Исполнитель
Шрифт:
Впереди уже маячила рощица, и на самом краю её старая одинокая ель, весьма раскидистая, каким и положено быть дереву, выросшему в чистом поле. Очень удачно, подумал рыцарь, извлекая из налучи тугой татарский лук, купленный ещё в Луческе. Попробовал пальцем тетиву. Вот и пришла пора опробовать покупку в настоящем деле.
«У двоих из них самострелы, да не слишком хорошие. А вот у Вараввы тяжёлый русский лук, и у купца тоже. И кольчуги к тому же»
«Кольчуги, это неприятно»
Поравнявшись с ельником, Первей круто свернул в самую гущу. Добравшись до приметной раскидистой ёлки, спешился, осторожно раздвинул густые колючие лапы. Погоня заметно приблизилась,
Не спеша приладив колчан со стрелами за плечом, он попробовал, не мешает ли черен меча, подвигал стрелы — легко ли выходят — достал одну, с узкой бронебойной головкой. Из укрытия было видно, как приближается разбойный отряд. Вот уже пятьсот шагов осталось… четыреста… триста… двести…
Коротко пропела тетива, и Варавва вывалился из седла, не издав ни звука. Из самого носа у него торчала стрела. Вообще-то Первей метил в глаз, но так тоже неплохо вышло. С почином…
Разбойник ещё падал, а следующая стрела со свистом ушла к новой цели. Попасть в лицо купчины оказалось значительно проще, из-за выдающихся размеров мишени, и единственное, чего опасался рыцарь — одолеет ли стрела толщу рыхлого войлока, играющего роль бороды. Опасения оказались напрасны, купчина утробно хрюкнул и стал крениться, как выкорчёвываемый дуб, опрокидывая заодно и коня.
В ствол ели с тупым звуком вонзилась стрела самострела, вторая вообще прошла мимо в двух шагах — стреляли наугад, в явной панике. Что ж, теперь шансов у разбойничков нет — перезарядить самострел дело не мгновенное…
Однако он недооценил своих противников. Возможно, ребята побывали когда-то в сходных переделках, а может быть, грань близкой смерти обострила их разум, но только они не стали слепо метаться, и не пустились наутёк, как можно было ожидать. Они ринулись в атаку, и один походя выдернул из налучи погибшего предводителя тяжёлый прямой лук — из тех русских луков, против которых устоит далеко не каждая броня.
Они выстрелили одновременно, разбойник и Исполнитель Предначертанного Свыше. И шансы были примерно равны. Время будто растянулось, Первей отчётливо видел, как уходит его стрела к цели, и как к нему самому подплывает, словно снулая щука, едва шевеля оперением, ответная стрела…
Скользящий удар по голове восстановил нормальный ход времени, и рыцарь обнаружил, что разбойников всё ещё четверо. И разделяло их уже каких-то полста шагов.
Ещё никогда ему не приходилось стрелять в таком темпе. Один из нападавших упал в сугроб в тридцати пяти шагах, второй не одолел каких-то двадцать. Третий рухнул совсем рядом. Четвёртого поразить Первей не успел — разбойник дотянулся до него шестопёром, и лук вылетел из руки вместе с оружием врага. В следующий миг головорез с рёвом обрушился на рыцаря прямо с седла, и они покатились по земле, барахтаясь в снегу.
Двое крепких мужчин хрипели, рычали и давили друг друга, как медведи. Меч, притороченный за спиной, сильно мешал Первею, и ещё больше мешал колчан. Наконец ему удалось нашарить пряжку-застёжку, освобождаясь от помехи. В этот момент душегуб ослабил хватку, пытаясь нашарить засапожный нож, чего оказалось достаточно. Локтем в лицо — коленом в пах — рука, неестественно вывернутая, роняет нож…
Некоторое время рыцарь хрипло дышал, лёжа на трупе последнего противника. Сил нет никаких…
«Сил нет, Родная. Укатали Сивку…»
Шелестящий бесплотный плач.
«Ну во-от…
«Что кончилось?! Где кончилось?! Сколько ещё оно будет вот так вот «кончаться»?!»
Отвечать на это он не стал, поскольку с полным правом счёл вопрос риторическим.
«Ладно, родной мой… прости» — плач наконец утих. — «Посмотри… там… среди этих»
Первей вздохнул, поднимаясь. Вновь надел ножны с мечом, вынул клинок, крутанул в руке.
«Зря он так, купец-то… Ну спросил бы сто, пусть двести даже — я б отдал, нашёл бы… Чудо что за меч»
«Иди уже… чудо»
Обиженный купчина был мёртв — лежал навзничь, как упал, изумлённо тараща остекленевшие глаза на торчавшую из переносицы стрелу. А вот Варавва был ещё жив, и даже в сознании.
— Не минула… стало быть… рука палача…
Первей неловко улыбнулся.
— Я не палач, Варавва. Я Исполнитель.
Санные обозы тянулись сплошной вереницей, так что в хвост одного уже дышали паром кони следующего. Таким же потоком шли и встречные, так что обгонять обозников приходилось по глубокому снегу обочины, а то и по целине. Гнедко потел на совесть.
Издалека по воздуху вдруг поплыл колокольный звон, смягчённый расстоянием, обозники начали креститься, скидывали шапки. Первей тоже перекрестился по-православному, он твёрдо усвоил одну важную заповедь — в чужой монастырь со своим уставом не лезут, и ни к чему навлекать на себя косые взгляды там, где этого можно легко избежать.
А впереди из-за деревьев уже отсверкивал золотом купол собора Святой Софии, главного новгородского храма. По сторонам торной дороги уже появились заборы, какие-то избушки, они становились всё крупнее, обрастали хозяйственными постройками, и сама дорога постепенно превращалась в улицу, с двух сторон зажатую заборами и постройками — это уже пошли новгородские предместья. Теперь Гнедку приходилось пробираться между санями, текущими сплошь в обе стороны, но умный конь уже завидел надвратную башню, в разверстый зев которой и стремились все, и пешие и конные, и прибавил ходу, не обращая внимания на тех несомненных придурков, которые валом валили из этих же ворот навстречу. Глупцы! Ну что может быть лучше конца дороги?
Ну разве что её начало…
— Ну, не знаю, не знаю. Слушай, как тебя по-батюшке…
— Первей Северинович.
— Да, так вот, Первей Северинович. С обозом санным ты, положим, до Колывани дойдёшь. Ну, до Ревеля, то есть. А вот дальше… Зимой морем никто не ходит. Так что придётся тебе в Колывани весны дожидаться где-нибудь на постое. Так уж не лучше ли тут, в Новгороде Великом? Тут и люди свои, и земля своя, и вера опять же… Ты православный, вроде?
— Православный.
— Ну вот. А что там, у немцев — и поговорить-то толком не с кем, душу отвести. Ты в Колывани-то раньше бывал?
— Не доводилось.
— Мерзкий городишко. Зимой особенно. Слякотно, сыро, как северный ветер с моря — хоть из дому носа не кажи, ей-богу. И дома все каменные, серые, мрачные, улицы сплошь камнем вымощены, узкие, что сточные канавы. И немецкие рожи кругом. Одно и хорошо у них — пиво наловчились варить, это да. Бывало, по торговым делам в Колывань попадёшь, так вот сидишь у камина, с кружкой в руке, а ветер в трубе завывает, так тоскливо… Нет, право слово, зимуй в Новгороде, Первей Северинович. Рождество вот на носу, а там и масленица — весело! А весной, как лёд сойдёт на Волхово, немцы сами сюда приплывут, с ними и уйдёшь, ног не натруждая.