Исповедь черного человека

Литвиновы Анна и Сергей

Радия назначили начальником расчета автономных испытаний автомата угловой стабилизации. Грубо говоря, его заботой было, чтобы изделие шло ровно. Чтобы ракета летела по заданной траектории и попадала точно в цель. Не уходила бы, как говорили ракетчики, по тангажу, крену и рысканью. То есть не отклонялась ни в одной из трех возможных плоскостей: ни вправо, ни влево и не вращалась. Для того в каждой ракете существовал блок из трех гироскопов, и Радий отвечал за то, чтобы все они работали в течение всего полета точно и без сбоев.

В расчете у него было трое подчиненных: лейтенант, сержант и рядовой. Солдаты его любили, насколько вообще возможна

у солдата любовь к командиру. Он их не шпынял и мелочно не тиранил. Наоборот, где можно давать послабления — давал. И был человеком юморным и легким.

Много времени проводили в МИКе — монтажно-испытательном корпусе, где огромная ракета лежала, словно лодка, на боку, а люди, облепившие ее, будто муравьи, проверяли ее узлы. Каждый расчет тестировал свою систему. Начальники, командиры и главные конструкторы увязывали воедино работу всех.

А во время пусков расчет сидел в жутком, жарком железном вагончике под названием «кунг», напичканном аппаратурой. Аппаратура была на лампах и тоже добавляла дополнительный градус к тюратамской жаре. Хотя, казалось, куда уж больше!

А кроме боевых дежурств (и подготовки к ним, и поддержания аппаратуры в боеготовности), требовалось, к примеру, проводить политзанятия с личным составом. И выпускать боевые листки. Или оформлять стенды с наглядной агитацией. А это означало (если называть вещи своими именами), что требовалось сначала где-то украсть стенд и краски, потом найти среди солдатиков тех, кто умеет рисовать и писать, потом заставить их (или простимулировать), чтобы они работали.

Проживал Радий по-прежнему в общежитии, в убогой комнате, в компании с четырьмя другими молодыми офицерами. Квартиру неженатому никто даже не обещал. Столовая работала три часа в день: час на завтрак, по часу на обед и ужин. Кормили отвратительно. С водой были проблемы, ее привозили настолько вонючую, что в Москве или у себя на родине Радий в ней даже купаться не стал бы, не то что пить. А тут — ждали приезда цистерны, караулили. Высматривали в бинокли.

Одна радость была: они запускали ракеты. Каждая ракета была настолько огромна, что одного только топлива в нее заливали двести сорок тысяч литров, и когда она взлетала, дрожала земля и полыхал горизонт. И за все лето только один пуск оказался неудачным, а остальные изделия исправно уносили на Камчатку боевую часть, и все говорили, что скоро «семерку» — ту самую ракету, которую сделал Королев, — примут на вооружение.

Мысль о том, что ты здесь, в пустыне, находишься на переднем крае и защищаешь Родину от возможной агрессии со стороны милитаристов-фашистов, оголтелых империалистов, не просто вколачивалась в Радия и других офицеров и солдат политработниками и командирами. Она была естественной, как дыхание, и помогала Радию служить и жить. Стойко переносить, как требовалось по уставу, все тяготы и лишения военной службы. Или, как с юмором говаривал Радий: «А я их (тяготы и лишения) взял и перенес».

В качестве досуга предлагалось кино и танцы по субботам. Мужского контингента был явный перебор. Женский пол представляли лишь сотрудницы пищеблока, редкие прикомандированные гражданские специалистки и самые смелые среди жен офицеров. Впрочем, жены комсостава если и приходили, то только вместе со своими супругами. Выбрать было некого. Конкурировать ни с кем за женщину Радий не хотел. Оставалось давить в мужской компании спирт, что он и делал — то с коллегами по комнате, то с Флоринским.

Жанне он написал два раза. Одно письмо, переполненное желанием и

любовью, — сразу, как только приехал в Тюратам. В ответ получил строгое благодарственное послание. «Но, — как он с досадой сам сказал Флоринскому, с которым они частенько сходились поболтать, позубоскалить, махнуть спиртяшки, — лучше бы она ничего мне не ответила. Или попросту бы на фуй послала». Письмо от бывшей возлюбленной он с досады сжег в мусорке.

«Дорогой Радий, — говорилось в нем, — ты молодец, что написал мне. Я никогда не забуду всех тех дней и часов, что мы провели с тобой вместе. Я очень благодарна судьбе за наши встречи. Ты же понимаешь, что по известным причинам (прописка, распределение) я не могу к тебе приехать. Однако, если когда-нибудь занесет тебя судьба в наши края, милости прошу ко мне. Посидим, поболтаем, вспомним прошлые времена».

Однажды, уже под конец лета, жестоко напившись, он отправил Жанне еще одно письмо, переполненное слезами и мольбами. Потом, когда протрезвел, даже бегал в штабной вагончик, хотел эпистолу вернуть, но она уже уехала в почтовом вагоне. Оставалось лишь надеяться, что Жанна переехала из общежития педагогического вуза и послание не нашло адресата. В любом случае, ответа на него Радий не получил.

А осенью вдруг наклюнулась возможность поехать в командировку на производство, на практику. А производители всех систем «семерки» группировались в районе столицы. Королев — в Подлипках, Глушко (двигатели) — в Химках, прибористы (Пилюгин) — в Москве. Поэтому командировка означала поездку в Белокаменную. Радик, обычно далекий от любых интриг, даже сделал кое-какие телодвижения, чтобы послали именно его. Во всяком случае, в разговорах с командирами обозначил свое горячее желание.

Как оказалось впоследствии, ехать довелось в компании еще пяти офицеров и Флоринского.

Шестого октября пятьдесят девятого они вышли на перрон Казанского вокзала из поезда Ташкент — Москва.

А десятого оказались, вместе с Флоринским, на дне рождения Леры Кудимовой в квартире Старостиных.

Галя

Встречи с генералом Провотворовым оказалось не избежать. А как ей хотелось, как хотелось, чтобы он просто исчез из ее жизни, сгинул, аннигилировал, растворился! Чтобы больше его не видеть и не слышать, просто забыть, как неудачу, грех, ошибку. Исправить эту страницу своей жизни, перевернуть и начать с нового листа.

Но нет. Когда она в следующий раз прибыла на аэродром, первое, что увидела, ту самую хорошо знакомую серую «Победу», что стояла у казармы. Оставалось надеяться, может, машина не та? Может, кто-то другой из начальства прибыл? Но нет: у Галины была прекрасная память на цифры, и она запомнила номер — автомобиль принадлежал Провотворову. Была и другая надежда: вдруг генерал прибыл на аэродром по другим, досаафовским своим делам, а не по ее душу. Но, с другой стороны, ни разу раньше Иван Петрович сюда не приезжал — а теперь вдруг явился. С чего бы, если не ради Гали?

Захотелось убежать, спрятаться, куда-нибудь зарыться, закопаться, скрыться! Как не хотелось опять видеться и говорить!

Галя заняла свое место в казарме, а потом вышла снова на вольный воздух, и тут, здравствуйте-пожалуйста, у крыльца стоит, курит генерал, а рядом с ним, довольно подобострастно, начальник аэроклуба и двое инструкторов. Начальничек тут же окликнул:

— Иди сюда, наша лучшая спортсменка! С тобой тут пообщаться хотят.

У Провотворова веселые чертики в глазах бегают: