Исповедь, которая облегчает
Шрифт:
Подошел к нему, обнял дружески за талию и шепнул:
— Ну, что, легче теперь? Нету больше грехов?
Тоскливо поглядел на него Мохнатых.
— Нету грехов? Это у меня-то? Да меня за мой последний грех повесить мало! Братцы! Вяжите меня! Плюйте на меня! Я чужую жену соблазнил!
— Какая
— Красавица прямо. Молоденькая, стройная, руки, как атлас и целуется так, что…
— Мохнатых! — сурово вскричал Полянский, — не говори гадостей. И тебе не стыдно? Неужели, ты не подумал о муже, об этом человеке, которого ты так бесчеловечно обокрал?!.
— Жалко мне его было, — виновато пролепетал Мохнатых, опустив грешную голову. — Да что же делать, братцы, если она такая… замечательная…
— Замечательная?! А святость семейного очага?! А устои? Говори, как ее зовут.
— Да зачем тебе это… Удобно ли?
— Говори, развратник! Скажи нам ее имя, чтобы мы молились за нее в сердце своем, молились, чтобы облегчить ея и твой грех… Слышишь? Говори!
— Раба Божия Наталья ее зовут, — тихо прошептал убитый Мохнатых.
— Наталья? Бог тебя накажет за эту Наталью, Мохнатых. А по отчеству?
— Раба Божия Михайловна.
— Михайловна? Какой позор… Не спрашиваю ее фамилии, потому что не хочу срывать покрывала с тайны этой несчастной женщины… Но спрошу только одно: неужели у тебя хватало духу бывать у них дома, глядеть в глаза ее мужу?!
— Нет… Я больше по телефону… Уславливался…
— Еще хуже!! Неужели, раскаяние не глодало тебя?! Неужели, этот номер телефона, ужасный преступный номер — не врезался в твою душу огненными знаками?! Не врезался? Говори: не врезался?
—
— Ты должен забыть его! Слышишь? То, что ты делал — подло! 27–18?
— Что, номер? Нет… Хуже! Больше!
— Еще хуже? Еще больше? Какой же?
— 347-92.
— Ага… Наталья Михайловна… Так-с. Как же ты подошел к ней? Каким подлым образом соблазнил эту несчастную?..
— А я просто узнал, что за ней ухаживал Смелков. Встретил ее да и рассказал, что Смелков всюду хвастается победой над ней. Выдумал. Ничего Смелков даже и не рассказывал… А она возмутилась, прогнала Смелкова… Я и стал тут утешать ее, сочувствовать.
— Трижды подло, — рассеянно заметил Полянский, описывая что-то карандашом на обрывке конверта.
— Все грехи? — спросил Крутонов, разливая в стаканы остатки восьмой бутылки и набивая рот куличом. — Во всем признался?
— Кажется, во всем.
— Ну, вот видишь. Легче теперь?
— Кажется, легче.
— Ну, вот видишь! Говорил я, что мы тебя облегчим… И облегчим!
— Конечно, облегчим, — серьезно и строго подтвердил Вострозубов.
— Камень с души снимем, — пообещал Полянский.
— Все камни снимем! Камня на камне от твоих грехов не останется.
— Я пойду домой, родные, — попросился раскисший Мохнатых. — Спаточки мне хочется.
— Иди, детка. Иди. Бог с тобой. Если еще будут какие грехи — ты нам говори. Мы облегчим…
И умягченный, обласканный, облегченный, пошел Мохнатых домой, с тихой нежностью прислушиваясь к веселому, радостному звону пасхальных колоколов.