Исповедь Макса Тиволи
Шрифт:
— Ты ведь этого не хочешь, — вздохнула Элис и добавила: — Кроме того, ей нельзя путешествовать. Я сама поеду в Пасадену.
Иными словами, готовилась операция… по удалению Элис из моей жизни — лучше бы мне ампутировали легкое! Жена отправилась паковать вещи — старые платья, новые книги и любимые фотоаппараты. Она уедет на три недели, потом на одну вернется, затем уедет еще на три недели — и так до тех пор, пока матери не станет лучше. Элис вернулась в комнату и, заметив выражение моего лица, с грустью в глазах подошла, прижала теплые руки к моим ушам и поцеловала в переносицу.
— Милый, это
У меня камень с души свалился. Неужели ее мама наконец умрет?
— Нет, Эсгар, — глядя мне в глаза, прошептала Элис. — Нет, несколько месяцев до ее выздоровления.
Элис ошиблась, миссис Леви не выздоровела. А разлука затянулась на пять лет.
Без Элис я погибал. Подобно Деметре, я сковывал свой мир льдом, когда любимая уезжала. Груда грязной одежды росла, на кухонном столе выстроилась батарея стаканов из-под вина, каждую ночь я засыпал только в обнимку с подушкой. Иногда поутру я улыбался, с хрустом потягивался и шептал возлюбленной «доброе утро», лишь потом замечая, что в руках — подушка, и горько рыдал.
Мы обменивались романтическими письмами. Я рассказывал о всяких пустяках: о мышке, которая завелась в гостиной и поспешно удирала, стоило мне появиться, о починенном комоде и отремонтированной двери, обо всех, даже незначительных перестановках. Элис писала о болях и страданиях матери, об увядшей красоте, об эгоистичном характере, наконец-то проявившемся в полную силу. Я узнал, что жена вступила в клуб фотографов и стала учеником в местной художественной мастерской. Она даже прислала свою фотографию, где стояла в апельсиновой роще и улыбалась в объектив с выражением лукавой влюбленности (в мужа, поскольку фото делалось специально для меня). В уголке снимка красовался серебряный оттиск мастерской. Я держал подарок на прикроватной тумбочке, и со временем сей образ начал вытеснять мои воспоминания.
Я стал ревнивым, как Синяя Борода. Встречая жену в Окленде на станции с букетом цветов или каким-нибудь украшением для волос — иными словами, вещицей, которая вызовет улыбку, а затем, ни разу не надетая, отправится в китайскую шкатулку — я видел, как Элис беседовала с каким-нибудь усачом, который помог ей сойти с поезда. Заметив мой взгляд, она быстро прощалась с общительным попутчиком и с улыбкой на губах поворачивалась ко мне.
— Как его имя? — спрашивал я.
— Что? Чье? Ах, Эсгар…
— Я запрещаю тебе разговаривать с мужчинами, не состоящими в клубе фотографов.
— Эсгар, я умираю от усталости. Мама заставляла меня читать вслух любовные романы. Поразительно, я и не думала, что они такие нудные. Там, похоже, описаны все виды любовных утех. Ты, наверное, не знаешь, но мама помешана на сексе…
— Его имя.
— Сирил. Он старьевщик, и я от него без ума. Слушай, не будь дураком. Я никогда бы не оставила тебя ради Сирила. А теперь пошли в какое-нибудь укромное местечко, — шептала Элис, и я вел ее к машине, думая о том, что мне предстоит тушить пламя, зажженное другим мужчиной. Сирил, Фрэнк, Боб — их лица по ночам стояли перед моими глазами!
Однако все проходит. Когда со мной была Элис — то есть одну неделю в месяц, — моя жизнь приобретала яркость цветной фотографии, и даже отвратительное ведение хозяйства, скопище
Миссис Леви болела уже два года, когда на нашу долю выпало очередное испытание. Я вернулся с работы, Элис читала в гостиной. Она взглянула на меня сияющими глазами.
— Что это, милая?
На лице жены промелькнула озорная искорка. Элис молча взяла из китайского блюда визитку. «Джеральд Лэсситер, эсквайр. Отель „Фермонт“». Отогнутый уголок открывал слово «Консультации». Какой-то консультант.
— Так что это?
— Угадай.
— Ради Бога, как мне…
— Ладно, я дам тебе три подсказки. Цилиндр. Промасленный плащ. Хищные глаза. Ну?
— Мой внебрачный сын.
— Неудачная шутка, старичок. Странная и глупая. У него две тросточки с набалдашниками из слоновой кости.
— Ну, тогда это вряд ли мой сослуживец. И не какой-нибудь зануда вроде него.
— Ты прав, он не какой-нибудь зануда вроде него. Ну давай же, Эсгар, угадывай!
— Сдаюсь. Уильям Хоуард Тафт. [4]
Элис вздохнула.
— Ты ужасен. Он не представился и не стал со мной разговаривать. Просто спросил, можно ли побеседовать с хозяином дома. Сказал, что это касается только тебя и еще одного человека.
— Миссис Тафт.
Глаза Элис вспыхнули, она подалась вперед.
4
Президент США с 1909 по 1913 год.
— Эсгар, думаю, к нам приходил твой отец!
На следующее утро я с первыми лучами солнца отправился в отель «Фермонт». Меня впустили, хотя бедным клеркам в таких заведениях делать нечего даже в том, что я считал своим лучшим костюмом. Я попросил консьержа позвать мистера Джеральда Лэсситера и довольно долго сидел на ажурном диване подле огромного букета тюльпанов.
Консьерж вернулся, пуговицы его костюма загадочно поблескивали. Следом вошел одетый в пальто человек, с аккуратной седой бородой, мутным — слепым — левым глазом и прыщавым носом. Буйное воображение Элис удвоило его трости, на самом деле у него была всего одна. Я поднялся. Мужчина отдал трость консьержу и уставился на меня, затаив дыхание.
— Отец? — предположил я.
— А? — промычал он.
«Глухой. Да еще и заика», — подумал я.
— Не знаю, что вам сказать.
— Сказать?
— Вы, вы… — начал я погромче.
— Мистер Тиволи, я — адвокат, — просипел он. — Я приехал в качестве душеприказчика и нахожусь здесь уже очень долго, поскольку вас было чертовски трудно найти. Полагаю, вы предпочли бы не сообщать жене свое истинное имя. Что ж, Эсгар ван Дэйлер. Вы — дурак, а ваш отец — покойник.
Все просто: как известно, заснеженные следы отца вели в порт, однако вовсе не потому, что его похитили пираты. Он лишь решил навсегда покинуть прежнюю жизнь.