Исповедь маньяка
Шрифт:
– Ты чё молчал, падла?! – вслух ругаюсь я. – Я там чуть в штаны не наложил, когда он орать начал!
Так я и ждал, пока ты обосрёшся!.. Вот потеха была бы!
Сволочь ты! – перехожу я опять на мысленный разговор, – Хоть бы поддержал! Вот, что мне теперь делать? Не знаю, смогу ли я теперь вернуться вниз? Смогу ли сделать то, что задумал?
Ну-ну, что за пессимизм? Ничего страшного не случилось. Я специально тебя оставил одного. Ты самостоятельно должен перебороть неуверенность. Дальше будет легче. Знаешь, это как у бабы, когда она первый раз трахается: сначала страшно и больно, а потом за уши не оттащишь. Так вот и ты сейчас –
Спасибо за сравнение!.. – я помалу успокаиваюсь и даже начинаю веселиться, – То есть меня сегодня поимеют? Не знал, что маньяки проходят такой отбор.
Зато, потом – власть и слава! Твоя книга будет популярна.
Но если я опубликую всё, что сейчас вытворяю, то меня точно посадят! Я ведь сам себя, получается, с головой сдам! Эта книга – чистосердечное признание какое-то!
А кто догадается, что всё это правда? Да и к тому же, ты будешь публиковаться под псевдонимом. Можно, в конце концов, передать кому-нибудь будущую рукопись. Тут важна сама книга, а не автор. Да и кто узнает, где это случилось, да и случилось ли на самом деле? Никто же не докажет, что всё написанное происходит в реальности. Ведь улик мы не оставляем, а люди пропадают каждый день. Все воспримут наш роман, как очередной выдуманный триллер.
Но однажды, до меня, всё равно, доберутся! Взять, хотя бы, эти видеозаписи: если когда-нибудь они попадут в интернет, то я уже навсегда останусь в истории, как самый шизанутый писатель, который ради книги стал серийным убийцей! И эта будущая книга – это моя исповедь – исповедь маньяка!
Ах, да ты, гений, Колян! Именно так мы и назовём этот бестселлер! Ладно, хватит полемику разводить! Время идёт, персонаж уже заскучал! Ты готов?
Хорошо, пойдём, покончим с этим!
Но когда я вновь оказываюсь в подвале возле прикованного человека, уверенность моя даёт сбой. Тимофей замечает меня и начинает мычать громче. Скотч не даёт ему выплеснуть в крике весь ужас, который мечется в обезумевших глазах. Кулаки его сжимаются и разжимаются, царапая ногтями гладкий металл анатомического стола. Тело его, покрытое потом, судорожно дёргается, в надежде сорвать крепкие ремни. Видны все его мышцы и жилы.
Может, просто убить его? – предлагаю я Голосу, – Зачем все эти премудрости с пытками? Просто перерезать глотку, а уже потом….
Нет! Он должен умереть от боли! Ты же знаешь, что так должно быть! Первый Экземпляр не получится, если он уже будет мёртв! Магия не сработает без телесных мук. В этом и заключается смысл книги.
Да, по-другому нельзя, ведь так задумал я сам! Таков сценарий!
Я подхожу к корчившемуся мужику, снова беру в руки скальпель. В глазах его взрывается фейерверк жутких эмоций: злость, ужас и сумасшествие.
Сейчас к этому всему добавится боль… море боли! И мне не нужно больше слушать его надрывные мольбы и крики. Теперь он должен наблюдать и чувствовать! Он должен видеть, как я убиваю его! Он должен узреть Ад прежде, чем очутится в нём!
Я склоняюсь над ним и делаю неглубокий надрез чуть ниже горла, там, где в ямочке видны бешеные удары сердца. Веду лезвие вниз: покрытая потом и мурашками кожа легко расходится в стороны, а через секунду из раны устремляется тёмная струйка. Совсем немного. Меж тем, человек корчится и надрывно завывает, глаза его, наполненные болью и слезами, вот-вот вылезут из орбит. Резкий запах мочи и дерьма распространяется по комнате.
ПЕРВЫЙ КРУГ АДА ЗАМЫКАЕТСЯ!
Я продолжаю орудовать скальпелем, надавив сильнее. Кровь течёт быстрее, уже заливает его грудь и живот, стекает на металлический стол. Но я не
…Когда мне было лет двенадцать, отец завёл кроликов. На дворе стояли лихие девяностые и учителям подолгу не выплачивали зарплату (а мой отец преподавал черчение и рисование), вот и приходилось придумывать альтернативные виды заработка. Глава семьи задумал сбывать шкурки и мясо кролей. Удивительно, как эти грызуны быстро размножаются! Так вот, отец меня учил их забивать: берёшь это брыкающееся создание за задние лапы и резким ударом бьёшь скалкой за ушами. Кролик после этого ещё чуть подёргается и обмякнет. Потом делаешь на задних лапах разрезы под сухожилиями и заправляешь в эти отверстия специальную палку, которую подвешиваешь к потолку. И далее начинается «снятие чулком», как говаривал мой покойный папа. Процесс заключался в том, чтобы сдирать шкуру с кролика целиком, как снимает женщина чулок, раскатывая его наизнанку по ноге. Между шкуркой и тельцем животного есть плёнка, она остаётся на теле. И тебе остаётся просто тянуть вниз шкуру, иногда подрезая ножом неподдающиеся места…
…Человеческая кожа почти ничем не отличается от кроличьей. Разве, что, жирнее. Ну и «снятие чулком» здесь не получиться. А в остальном, я так же оттягиваю её в сторону, и она слезает с тихим треском, обнажая трепещущее мясо. Ну и ножом приходится чаще орудовать. Кстати, кровь бежит из самой кожи, под ней её меньше, там находятся жировые складки и плёнка, отделяющая мышцы. Трудность заключается ещё и в том, что живая плоть особо капризна: и кожа и оголённые мышцы неугомонно трясутся и сокращаются, словно комок червей, брошенный в костёр. И видно, как пульсируют мелкие венки.
С первого мгновенья, когда острая сталь обагрилась кровью, я изменился. Всё, что терзало мою совесть, умерло, как и сама совесть. Надомной больше не властвовали общепринятые законы морали. Это уже был обновлённый Я. Передо мною лежал не человек, а рабочий материал. Да, он ещё жив и испытывает неимоверные муки. Каждая мускула судорожно дёргается, из заклеенного рта слышится надрывные завывания, глаза бешено бегают в орбитах, отражая животное безумие и боль. А я увлечённо оперирую ножом, словно скульптор, высекающий Венеру. Иногда я прерываюсь, закуриваю, зажав сигарету пинцетом, и зачарованно взираю на дело рук своих. И мне начинает казаться, что нет ничего красивее окровавленной голой плоти! В прохладном помещении всё это парит и разносит тошнотворный запах свежей смерти.
Он умирает минут через десять. Ни задолго до своей чудовищной кончины, Тимофей окончательно испражняется, и почему-то, именно этот факт вызывает у меня отвращение. Желудок мой не выносит подобного зрелища и выворачивается наизнанку. Приходится подключать к водопроводу шланг и тщательно смывать фекалии и рвоту, а заодно и отмыть от крови его шкуру. Два больших окровавленных лоскута свисают с рёбер, а в остекленевших выпученных глазах навсегда застывает дикая всепоглощающая боль. Ради этой боли и задумывался чудовищный ритуал снятия кожи заживо. Теперь Персонаж исполнил своё предназначение, и остаётся завершить работу.