Исповедь монаха
Шрифт:
Вплоть до этой минуты Эдред, скорее всего, вовсе не обращал внимания на второго всадника, однако сейчас он пристально оглядел его и, как показалось Кадфаэлю, нашел весьма странным и подозрительным, что монах, не успев с ними расстаться, зачем-то явился вновь, и вдобавок один, без своего увечного спутника. Но Аделаис не оставила ему времени для сомнений и расспросов; она стремительно двинулась к крыльцу, и Кадфаэлю ничего другого не оставалось, как послушно пойти следом, будто он и впрямь был ее личный капеллан. Управляющий так ничего и не понял и только растерянно хлопал глазами.
В доме уже отобедали и прислуга расторопно убирала посуду и сдвигала к стенам столы.
Аделаис молча, не глядя по сторонам, прошла мимо суетившихся слуг — прямиком к скрытой занавесом двери во внутренние покои. Оттуда
Аделаис отдернула занавес и распахнула дверь. Все, кого она желала видеть, были тут в сборе и держали совет — что еще предпринять и где искать убийцу Эдгиты. До сих пор не удалось обнаружить ни одной зацепки, и это повергало их в уныние, изматывало и злило одновременно. И хотя отряд за отрядом вновь и вновь прочесывали все графство вдоль и поперек, надежды на положительный результат теперь уже практически не было. Слишком много времени прошло, и если бы кто-то что-то знал, видел или слышал, то уже давно бы донес хозяину. Приходило ли Одемару в голову пересчитать на всякий случай слуг из свиты собственной матушки? Заметил ли он, что кое-кто из них таинственным образом улетучился? Если и да, то он не мог не знать, что стоит ему указать на них пальцем, как между ним и ими несокрушимой стеной станет его своенравная родительница. И где бы ни были сейчас Лотэр и Люк, как бы ни содрогалась она сама от отвращения из-за содеянного ими, ни кляла их, ни распекала за медвежью услугу, она все равно никому не позволила взыскивать с них плату за долг, который она почитала своим и ничьим больше.
Они одновременно повернули головы на звук открывшейся двери — посмотреть, кто к ним пожаловал. То, что это не один из слуг, ясно было сразу: слуги так не входят — уж больно решительно и самоуверенно, по-хозяйски распахнула она дверь. Она обвела взглядом вытянувшиеся от удивления лица: Одемар и Сенред сидели за столом, потягивая вино, поодаль устроилась Эмма с вышиванием, но работа была нужна ей больше для виду; всей своей настрадавшейся душой она жаждала лишь только одного: чтобы все как-нибудь поскорей устроилось, стало на свои места и жизнь вернулась бы в нормальную колею. Затем ее глаза чуть задержались на незнакомце — Кадфаэль понял, что Аделаис никогда раньше не встречала Жана де Перронета, — и в них промелькнул вопрос и тут же догадка: не иначе это и есть жених. По губам ее скользнула мимолетная улыбка. Потом улыбка сошла с ее лица, а взгляд наконец уперся в Росселина.
Юнец занял удобную для наблюдения позицию в самом углу и оттуда затравленно смотрел на мужчин, словно каждую минуту ожидал нападения и не хотел, чтобы его застали врасплох. Он сидел, напряженно выпрямившись, на скамье у затянутой гобеленом стены — голова настороженно откинута, губы плотно сжаты. Ни дать ни взять, изготовившийся к бою воин. Пусть видят: его голыми руками не возьмешь. Он, хотя и не без труда, смирился, похоже, с желанием Элисенды уединиться на время в тиши Фарвеллской обители, но не простил коварным заговорщикам, что они тайком от него собирались выдать ее замуж и таким бесчестным способом лишить его пусть несбыточной, но столь дорогой для него надежды. Он и так был разобижен на родителей, а присутствие де Перронета еще подливало масла в огонь. Одемар де Клари тоже не внушал ему доверия: может, он с самого начала знал, что затевают его папенька с маменькой и нарочно помог им убрать сына подальше, чтоб затем они без помех обтяпали свое дельце? Лицо Росселина, всегда такое открытое, приветливое, веселое, было сейчас мрачнее тучи, и глаза глядели исподлобья, враждебно и недоверчиво. Аделаис задержалась на нем взглядом дольше всего. Еще один зеленый юнец в ее жизни, который тоже хорош собой — слишком хорош, — себе же на погибель: такие притягивают к себе несчастную любовь, как душистый цветок притягивает пчел.
На несколько мгновений все оторопели. Потом Сенред,
— Добро пожаловать, леди Аделаис! Для меня это большая честь!
Одемар обрадовался меньше и даже чуть нахмурился:
— Миледи, а вас каким ветром сюда занесло? И почему вы одна, без свиты? — Ему всегда было спокойнее, когда его своенравная матушка сидела в своем Гэльсе и правила там как ей заблагорассудится. Лишь бы носу оттуда не высовывала. Только сейчас, увидев их лицом к лицу, Кадфаэль заметил, как они похожи. То, что они были по-своему привязаны друг к другу, у него сомнений не вызывало, как и то, что едва сын повзрослел, жить под одной крышей им обоим стало невмоготу. — Вам вовсе незачем было утруждать себя, — сказал Одемар. — Вы тут ничем не можете помочь. Все, что требовалось, мы уже сделали.
— Было, было зачем, — сказала она и вновь не спеша обвела взглядом всех, кто собрался в комнате. — И я приехала не одна. Вот мой эскорт — брат Кадфаэль. Он прибыл ко мне из Фарвеллской обители и отсюда вернется прямо туда. — При этих словах она внимательно поглядела сперва на одного молодого человека, потом на другого: на удачливого жениха и на отчаявшегося влюбленного. Оба они тоже настороженно смотрели на нее, предчувствуя, что она готовит им какой-то сюрприз, но пока еще не понимая, чем это для них обернется.
— Я рада, — провозгласила наконец Аделаис, — что застала вас всех в сборе. То, что я намерена сказать, я скажу только раз.
Придирчиво наблюдая, Кадфаэль подумал, что ей, наверное, никогда не составляло труда завладевать вниманием всех присутствующих. Куда бы она ни вошла, все взгляда устремлялись на нее, в какой бы компании ни оказалась, тотчас становилась там главной фигурой. Вот и сейчас все затаив дыхание ждали, когда она молвит слово.
— Я слыхала, Сенред, — начала она, — что ты вознамерился, тому два дня, выдать замуж твою сестру, точнее сказать — сводную сестру, за вот этого молодого господина. И церковь, и свет подтвердили бы, что причины для такого шага у тебя были достаточные, поскольку твой сын Росселин воспылал к ней, а она к нему чрезмерно нежными чувствами, а посему, если бы она вышла замуж и уехала на другой конец графства, это помогло бы тебе избавить твой дом и твоего сына от пятна нечестивой страсти. Прости меня, если речь моя звучит слишком откровенно, но ходить вокруг да около уже поздно. Твое желание объяснимо и простительно, ведь ты знал только то, что знал.
— А что еще тут было знать? — опешил Сенред. — Откровенно, так откровенно. Они друг другу родня, притом самая близкая, и ты об этом знаешь не хуже меня. Разве ты сама не приняла бы такие же меры, чтобы отвратить беду от своей внучки, какие я намерен был принять для блага своей сестры? Она выросла на моих глазах, она мне как дочь, и я пекусь о ней не меньше, чем о собственном сыне. И она твоя внучка. Я отлично помню, как отец женился во второй раз. Помню тот день, когда ее мать вошла в наш дом невестой и как гордился отец, когда она родила ему дитя. Но отец давно умер, и я почитал себя обязанным заботиться об Элисенде не только как брат, но как отец. И что ж тут странного, если я хотел оградить от греха и ее, и моего собственного сына. Я и сейчас хочу того же. Вся эта неразбериха — всего только отсрочка, не более. Мессир де Перронет не отказывается от своих притязаний на ее руку, как и я не отказываюсь от своего обещания отдать ему ее в жены.
Одемар встал со своего места и, стоя, в упор глядел на мать. Брови его были насуплены, лицо оставалось бесстрастным.
— Так что еще тут знать? — спросил он, стараясь сохранять невозмутимость, но все-таки нотки недовольства прорывались в его тоне, и какой-нибудь другой женщине, с волей не столь сокрушимой, могло бы даже показаться, что в вопросе его звучит угроза. Она же ничуть не смутилась и спокойно посмотрела ему прямо в глаза.
— А вот что! Что все ваши тревоги напрасны. Что на пути у твоего сына и у Элисенды, Сенред, нет никакой преграды, кроме той, что воздвиг ты сам. Хоть сегодня можно их поженить да в постель уложить — грех кровосмешения им не грозит. Элисенда не сестра тебе, Сенред, и отцу твоему она не дочь. В ее жилах нет ни капли крови Вайверсов.