Исповедь неудачника, или История странной любви
Шрифт:
— Паша, как ты повзрослел!
Ещё бы, мы лет пять не виделись. И как только она меня узнала?
— Я слышала, ты в университете учишься, — продолжала тётя Вера. — Молодец. Ты всегда был способным. Я тебя Стёпке до сих пор в пример ставлю.
Значит, неприятные вести не так быстро распространяются по городу, если она больше ничего обо мне не знает.
— А Стёпка кое-как аттестат получил, но в институт не стал поступать, — продолжала тётя Вера. — В нашем районе три завода, вот он и пошёл учеником слесаря-автоматчика. Работа чистая, на приборах. Ему нравится, а это главное. Не всем же учёными
Я слушал рассеянно, отвечал механически, желая поскорее избавиться от неожиданной собеседницы. Тётя Вера, видно, почувствовала это и быстро попрощалась. Я смотрел ей вслед и пытался представить Стёпку, мальчика спокойного, уравновешенного, сумевшего правильно оценить свои возможности. Он крепко станет на ноги, заведёт семью и будет изо дня в день, из года в год ходить на завод, чтобы прокормить себя, жену, детей. И, конечно, никогда не выйдет на площадь с плакатом «за справедливость», потому что получил от жизни то, что хотел. Так почему же меня болтает штормом? Если бы я «определился», как сказала тётя Вера, то удержался бы в университете и не потерял бы Пашу.
Сам не заметил, как с этими мыслями дошёл до Митяя. У него сидел парень, лет на пять-семь постарше нас.
— Михаил, — представил его Митяй. — Между прочим, тоже поэт. В душе, конечно. А вообще, истопник в нашей котельной.
Митяй сказал «тоже», имея в виду, что я ещё в школе кропал стишки для стенгазеты, а потом сочинял тексты для ансамбля. Он посмотрел на меня внимательно и спросил:
— Опять пробоина в сердце?
Я кивнул.
— Ничего, сейчас полечим, — пообещал Митяй, и мы втроём загудели по-крупному.
В голове мелькнуло предупреждение мудрой бабушки о том, что душевные раны залечиваются трудом, а не алкоголем, иначе есть риск увязнуть в пьянстве, как в болоте, из которого не выбраться. Но я счёл это ханжескими словами старшего поколения, не способного понять нас. Напился опять до бесчувствия и очнулся в какой-то подсобке — видно, Митяй на этот раз принимал меня здесь. Одежда была сильно измята и перепачкана то ли мукой, то ли мелом. Я долго чистил её, чтобы можно было показаться на улице. Ни Михаила, ни Митяя уже не было.
Дойдя до дома и поднявшись к себе, я стал рассматривать себя в зеркале, висящем в прихожей. На меня смотрело жёлто-зелёное лицо, помятое не меньше, чем моя одежда, да к тому же обросшее щетиной, на шею свисали длинные замусоленные пряди немытых волос. Неужели это я? Неужели на эту гнусную рожу ещё год назад с восхищением взирали нимфетки? Я понял: пора что-то делать, пора завязывать с алкоголем, найти работу и взяться за учебники. Но…
Благими намерениями проложена дорога в ад. Не я это сказал, а кто-то очень мудрый. Он точно подметил. Я привёл себя в порядок и пошёл искать работу. Там, куда бы я пошёл, требовали диплом о высшем образовании, незаконченная учёба в экстернате их не устраивала. А в слесари, плотники, токари и другие подобные работники меня не тянуло. Да и не умел я ничего! С этим разладом между желаниями и возможностями я
— Будешь втюхивать пенсионерам наши товары.
Заработок зависел от того, сколько бабушек и дедушек удастся уговорить что-нибудь приобрести для поправки здоровья. Я не умел «втюхивать» заведомо не нужный им товар и к концу второго месяца понял, что больше трачу на проезд и случайные обеды в кафе, чем зарабатываю. Ушёл и стал помогать Митяю где-то что-то разгрузить или погрузить. Когда попадались тяжёлые ящики или мешки, то чувствовал, как садится позвоночник и ноет грыжа, из-за которой меня не взяли в армию. Поэтому на такие случайные заработки я ходил не часто и сидел без денег, выпрашивая на сигареты у мамы.
Занятый житейскими проблемами, я не стремился близко сойтись с какой-нибудь девушкой. Да и в теперешних моих компаниях, где преобладали любители спиртного и такие же девицы, новые знакомства заканчивались после двух-трёх ночей, проведенных с какой-нибудь из них ради удовлетворения плоти. Я невольно вспоминал Пашу, с которой давно не виделся, и сердце щемило от тоски. Забыться помогала только водка.
Наступила весна, пришла во всей своей красе. И тут зазвонил телефон. В трубке некоторое время помолчали, а потом раздался тихий голос Паши:
— Привет.
— Привет, — ответил я, слушая бешеный стук сердца и ожидая продолжения, и оно последовало.
— Мне плохо, — сказала Паша.
Меня обдало жаром: ей плохо без меня, она готова вернуться! А я, разумеется, готов простить ей и обидное расставание, и гения информатики.
— Ты где? — спросил я.
— В скверике на нашей скамейке.
У нас действительно была «наша», самая любимая скамейка, куда мы присаживались во время прогулок. Сейчас, в конце мая, там было очень красиво. Да если бы она позвала меня на луну, я помчался бы, не раздумывая.
— Никуда не уходи! — крикнул я. — Сейчас буду!
Паша сидела, опустив голову, как видно, в тягостном раздумье. Увидев меня, смутилась, на лице мелькнула виноватая улыбка. То-то же! Не плюй в колодец! Я сел рядом, взял её руку и зажал в своих ладонях, пытаясь заглянуть ей в глаза. Она не вырвала руку, не отстранилась, но смотрела куда-то в сторону. Наконец произнесла:
— У меня будет ребёнок…
Я опешил. Ну… это же точно не от меня, мы уже несколько месяцев в разладе. Но я не знал, как реагировать, и задал дурацкий вопрос:
— И что?
— Я не могу просить помощи у родителей… Они не должны об этом узнать.
— А этот… который отец… он что?
— Он говорит, что женитьба и дети в его планы сейчас не входят. И вообще…
— Что вообще?
— Мы расстались.
Так он её бросил, этот математический вундеркинд! Я тоже мог бы встать и уйти, но не ушёл. Вспыхнувшая было надежда на прежние отношения померкла, но я не мог спокойно смотреть на её страдания.
— Ты хочешь избавиться?
— А что мне делать? Скоро сессия!