Исповедь палача
Шрифт:
— Ясно. А по «Темпосу», за пороговую дату так и не смогли заглянуть и все настолько плохо? Есть хоть какой просвет?
— На ближайший период — никакого. Дальше мы смотреть просто не можем. Дальше (даты) никто не смог заглянуть. — Толстячек сделал паузу, что бы получше укутаться в полотенце, а потом задал ответный вопрос. — Как вы думаете, как это все будет выглядеть?
— Мне кажется, что это лучше вам известно.
— У меня нет всей полноты информации, но, насколько мне известно, вероятность ядерной войны сейчас необычайно мала, космос тоже не
— А биологическая угроза?
— Возможно. Скорее всего. Но тут мы бессильны. Знаете, сколько существует десятков штаммов вируса эболы, сибирки или испанки?
— Не знаю.
— И не знаю. И те, кому положено знать — тоже не знают. Впрочем, и этот источник сейчас активно зачищается. Да, скорее всего, это будет нечто связанное с биологией. Но знать бы что?! Гутман, поверьте, мир был на грани катастрофы уже как минимум несколько раз, и Карибский кризис лишь один из тех случаев, когда мы могли рухнуть в хаос. Было и недоразумение 1953 года, и тихая попытка переворота в РФ в 1994-м году. Об этом мало кому известно, но тогда мир стоял к Большой Войне ближе, чем в период Кубинского кризиса.
— Химия, Атом, Космос, вирусы — мне кажется, что это все мертвые варианты.
— Почему?
— Потому что они до сих пор не убили человечество. Значит, будет нечто, чего мы не учли. То есть этот фактор появится неожиданно, и люди не смогут от него защититься. Мне кажется это будет нечто, с чем пока не сталкивались.
— Поверьте, Ян, сейчас учитывается все что можно, и чего нельзя. Все, что может нести хотя бы минимальную угрозу здоровью человека, его биологической природе, будь то астероид, ядерная бомба или холерный вибрион сейчас усиленно прорабатывается на предмет утечки. То, что может — или консервируется, или уничтожается.
— Логично. Но мне кажется, что тут закрадывается фактор, который мы не учли.
— Какой.
— Если бы я знал, то, скорее всего мы смогли бы преодолеть рубеж времени. Но преодолеть рубеж мы не смогли. Значит ни вы, ни я, ни прочие аналитики вычленить его не смогли и не сможем — ни сейчас, ни в будущем.
— А в порядке бреда?
— Ну, например, почему мы решили, что фактор будет затрагивать биологическую природу человек. Ну как вариант.
— А какую?
— Ну, к примеру, нравственную, духовную, социальную. Или природу, но не человека. Как насчет водородной бомбы на оборот?
— Как это. Я не понимаю.
— Я тоже. Но это не значит, что этого не может быть.
— Возможно. Но я пригласил вас поговорить о несколько другом. Вы догадываетесь?
— Я весь внимание.
— Скажите, у вас ведь есть дети?
Яну Гутману было уже под 40, но он выглядел он чуть старше а 30, что впрочем, было нормально для ханьца-полукровки, следящего за своей внешностью и здоровьем.
— У меня есть сын.
— А его мать?
— Грешок молодости. У моего сына есть только отец.
— А вот у меня нет детей. Была дочка, но она давно умерла. Но есть внучка и племянница. Гутман, вы проницательный человек, —
— Догадываюсь. И точно, что не свататься.
— Ну, это как посмотреть. — Бяо как то по-доброму усмехнулся, демонстративно оглядев Гутмана оценивающим взглядом, словно скаковую лошадь, и продолжил. — Я задам вам еще два вопроса. У вас есть родители или другие дорогие вам люди — это первый вопрос. И, насколько вы к ним привязаны?
Вы умный человек и надеюсь, поймете, куда я клоню. Возможно, придется уходить, причем уходить налегке. И «посадочных мест» будет мало. И вам придется брать тех, кто может быстро бежать — своего ребенка, моих девочек, возможно, еще кое-кого. Это второй вопрос — вы это сможете сделать? Мне сейчас нужно точно знать, насколько вы готовы, и не дрогнете ли вы в последний момент. Вы и ваш сын — это лишь вы и ваш сын, но я доверяю вам своих девочек.
Старик Фа ожидал любого ответа, кроме того который, после долго молчания, озвучил его собеседник.
– Вы смотрели фильм «Пианист»
— Как это касается моего вопроса?
— Не важно. Это художественное произведение, о жизни евреев в Варшавском гетто. Там есть небольшой сюжет — семью разделили, родителей посадили в поезд и отправляют в газовые камеры, а взрослые дети, не желая бросать родителей, бросаются к ним, и вместе с ними едут на смерть.
— К чему это?
— Я говорил, что это художественное произведение?
— Да.
— Тогда вот маленькая и вовсе не художественная история. Дело было весной 43-го года. В начале апреля. Еврейское гетто в Варшаве должны были ликвидировать, а всех его обитателей…. — Гутман замолчал, и взглянул на собеседника, словно ожидая, что тот окончит за него страшные слова.
— Они знали?
— Догадывались. А может быть и знали.
— Они пытались бежать?
— Да, но на удивление мало. Хотя крысиные норы, на вроде канализации были, и можно было подкупить охрану, что бы она ненадолго закрыла глаза. Ненадолго. Но мало кто рискнет бросить старых родителей, больных родственников, парализованную сестру, или сделать так, что бы твой новорожденный первенец не выдал плачем во время побега. Любимые и дорогие — это груз на ноги покрепче любой гири. И люди оставалась, надеясь на лучшее.
— Ваши не стали?
— Не совсем. В ту ночь один уже очень немолодой мужчина спросил своего сына — есть ли шанс уйти.
Шанс был. Но для этого пришлось бы лезть в канализацию и ползти несколько километров в трубах коллектора. И быстро. Такой себе — бег с препятствиями из нечистот.
Сын честно ответил, что возможность, некий шанс уйти есть, но он не для всех, а потому они должны держаться вместе.
— Я догадываюсь, что сделал старик.
— Да. — Лицо Гутмана сделалось каким то отстраненным, и он, замолчав на мгновенье, продолжил. — Вечером, часов в 10, когда все уже собирались ложиться спать старик вдруг объявил, что у них юбилей — Жемчужная свадьба. Что он, Исаака Гольдман и его любимая жена Сара — уже 30 лет вместе.