Исповедь палача

Меркушев Арсений Викторович

— Это очевидно! Или на ребро, или на решку.

— Ответ правильный, но не верный. В теории — она может упасть еще и на ребро.

— Но это маловероятно. Это практически невозможно. Что бы такое случилось надо кидать монету бессчетное количество раз.

— Правильно, твое Святейшество. И несколько десятков лет назад монета упала на ребро. С первого раза. Из гибнущего прошлого в наше время смогли прорваться люди, которых мы сейчас называем Пророками — несколько мужчин и женщин с детьми. Как их звали?

— Преподобный Гутман

с сыном, Преподобный Эд с племянником, Преподобная чета …

— Этого достаточно. Так вот, то, что им удалось создать — это чудо. Только представь себе — десяток человек тогда, и Орден сейчас. Вероятность того, что соберутся именно такие люди, и им удастся то, что они сделали — равна выпадению монеты на ребро. А теперь слушая меня внимательно — я, отец Домиций, дознаватель Ордена, современник тех, кого вы называете апостолами или пророками ЗНАЮ, что они не были таковыми. Это я знаю. Но! — Поднимаю палец — Я знаю и то, что их попадание сюда было практически невозможным, и тем более невозможным было создание такой системы как Орден. А что есть чудо? — Чудо Ты знаешь, что о дате катастрофы люди догадывались?

— Это нам говорили.

— Это неправда. Люди не догадывались, а знали. Но ничего не могли сделать… И мир рухнул. А эти…Это я о тех, кого мы называем апостолами…А эти смогли остановить механизм саморазрушения и оттолкнуться от пропасти. Ничем иным, как Божьим промыслом — я это объяснить не могу. В конце концов, если люди называют себя Апостолами и их считают таковыми, они ведут себя как апостолы, и деяния их действительно достойны деянй апостолов, то кто они как не апостолы?

— А технари?

— А что технари? Все различие между нашим и их укладом в том, что мы прочно стоим на дне каменное пропасти, и начинаем понемногу рубить ступени, что бы выкарабкаться на поверхность, а они не упали, а изо всех сил держаться одной рукой за выступ скалы, где то посередине между дном и поверхностью. Висят они уже очень и очень давно, и у них нет сил, что бы вскарабкаться наверх, и рано или поздно они упадут. И каждый миг, который они получают, что бы задержаться там — дается им все труднее и труднее. Рано или поздно они рухнут. — Делаю паузу, а потом резко задаю вопрос. — На кого бы ты падал?

— На того, кто внизу.

— Правильно. Это убьет того, кто внизу, но зато у тебя появиться шанс не сломать ноги, и воспользоваться теми ступеньками, что вырубил из камня покойник. Что ты из этого понял, твое святейшество?

— Технари наши враги, они в лучшем положении, и могут напасть на нас или причинит нам зло во избежание зла или ущерба для себя. Война неизбежна, и чем слабее будут становится технари, тем выше вероятность большой войны. Но что означает в вашей аллегории пропасть? Я догадываюсь, но…

— Хозяйственный уклад. Способ ведения дел. Уровень технологии. Называй это как хочешь. Основная разница между нами и технарями в том, что твои дети будут шить иголками, а дети технарей — строчить

на последних в мире швейных машинках. На зингерах конечно легче, но это путь в никуда. Нельзя построить цивилизацию на невоспроизводимых артефактах.

И помни, что в день, когда у технарей сломается последний трактор, последняя швейная машинка и последний станок, у них все еще будут целы винтовки. И когда они не смогут взять меру хлеба с одной меры поля, они будут вынуждены брать меру хлеба с десяти мер поля…Это неизбежно, как неизбежно и столкновение.

— Тогда, отец Домций, у меня второй вопрос, а вернее сразу два.

— Я же говорил, что их будет больше чем два. Говори.

— Почему мир рухнул.

— Ты хочешь простого ответа?

— Да.

— Тогда отвечу просто. Потому что мир был един и связан. Тогда это называлось глобализацией. Когда у мира остановилось сердце, некому было запустить его снова. Если бы катастрофа началась не единовременно, то у мира был бы шанс. Было бы время для осмысления и наработки опыта. Но его не было.

— Это все?

— Нет. Это только начало. Удар пришелся не по людям. Но людей было слишком много, и знания их были узкими. Глубокими, но узкими.

— Что еще ты хочешь знать, твое преподобие.

— Отказ от техники прошлого, что проповедует «Орден»…Техника прошлого действительно так греховна?

— Какой ответ ты желаешь?

— Единственно возможный — Праведный и честный.

— Я тебе дам целых три праведных и честных ответа.

— Но истина только одна?

— Истина — это то, что отражает действительность. Понимаешь — отражает. У меня есть зеркальце. Вот, возьми! — Протягиваю ему инвентарь своей заготовки. — Что ты в нем видишь?

— Глаза, лицо…

— Глаза и лицо — это ты?

— Да. То есть, нет. Это часть меня.

— А если я приложу его к твоей жопе? Отражение будет истинным?

— Да.

— Но ведь ты не жопа? Хотя и она тоже. Поэтому прими как факт — истина действительно всегда одна, потому как в одном зеркале не могут отразиться и твой зад, и голова. Но вот то, как и сколько раз ты прикладываешь свое «зеркало» — так будет отражать и истина.

И что бы увидеть большую истину, нужно уметь принимать множество маленьких истин, которые могут противоречить друг — другу, но в сумме дают что то одно, большое и цельное.

Поэтому говорю то, что возможно тебе уже говорили, а возможно и нет.

О чем ты меня спрашивал? Греховно ли пользоваться техникой древних?

— Да.

— А ты знаешь, что такое догма?

— Да, это утверждение, принимаемое на веру, которое не требуется доказывать. — Правильно твое преподобие. Вода мокрая, огонь горячий, пользоваться техникой древних грешно. Почему? Потому что догма! Нельзя потому что нельзя. Но догма создана для твоей пользы и твоего удобства. Правило и закон должны приносить пользу. Догма должна служит тебе, а не ты догме.