Исповедь поверженного

Таксанов Алишер Арсланович

– Острые блюда есть?

– Of course 6 .

– Подойдет. И кофе, пожалуйста.

– Sure thing. Please, have a seat, while we prepare your order. Don't worry, it won't take long. We use semi-prepared foods, so the microwave will make it fast 7 .

Я кивнул и занял столик, ожидая, пока мне подадут обещанный горячий ужин.

Я кивнул, окинув взглядом кафе, и стал искать место, где можно было бы спокойно расположиться. Шум от телевизора, где шел бейсбольный матч, заглушал другие звуки, и он гремел настолько, что не хотелось садиться в той части зала. Немного

дальше, за бильярдным столом, двое мужчин в ковбойских шляпах азартно стучали киями, перемежая свою игру сочными ругательствами на смеси английского и испанского. Наблюдать за этим было бы интересно, но не сегодня – мне хотелось тишины и одиночества, чтобы просто смотреть в окно и думать о своем. В самом углу, у окна, где плафон светил приглушённым теплым светом, я заметил пустой столик – на первый взгляд, идеальное место.

6

Конечно.

7

Будет сделано. Вы пока можете сесть, пока заказ выполним. Не беспокойтесь, это не займет много времени. У нас полуфабрикаты, на микроволновке все быстро сделаем.

Подходя ближе, я увидел, что место уже занято: в тени сидел мужчина в слегка помятой, небрежной одежде, из-за которой я сначала его не заметил. Он выглядел как человек, которого встречаешь далеко не каждый день. На его лице, обрамленном небольшой бородой и длинными, собранными в узелок волосами, проступали глубокие морщины и несколько заметных шрамов на щеках, как напоминания о событиях, оставшихся в прошлом. Носил он одежду скорее европейского покроя – джинсы, серый плащ и мятую красную рубашку, которая выглядела так, словно её уже много раз таскали в дороге. Руки у него были сухие и жилистые, но ясно показывали, что их обладатель был крепким, хотя и невысоким.

Его взгляд задержал моё внимание. Казалось, передо мной не был ни пьяница, ни наркоман, ни случайный бродяга, хотя он и потягивал из стаканчика текилу с неторопливостью и сосредоточенностью человека, привыкшего пить в одиночку. В его глазах читалась удивительная мудрость и грусть, словно он нёс на себе груз ответственности, от которой не мог избавиться. Единственное, что слегка смущало – это иногда вспыхивающий в его зрачках красный отсвет, будто внутри включалась крошечная лампочка. От этого казалось, что он видит сквозь время, или знает что-то, что недоступно другим.

– ?No le molesto? Oh, disculpe, tal vez usted no hable ingles… Yo hablo espanol, pero no muy bien 8 , – произнес я, чтобы не обидеть его, если он окажется не англоговорящим.

– I speak English, don’t trouble yourself with Spanish 9 , – спокойно ответил он. Голос был глубокий и слегка хриплый, как у человека, привыкшего долго находиться один на один с собой. – Но у вас акцент, явно английский не ваш родной. Кто вы?

– Я узбек… Хотя вряд ли вы знаете, откуда это, – ответил я с улыбкой.

8

Я тебя не беспокою? Ой, извините, может быть, вы не говорите по-английски… Я говорю по-испански, но не очень хорошо,

9

Я говорю по-английски, не утруждайте себя испанским.

– Узбекистан, республика в Центральной Азии, – блеснул эрудицией незнакомец. – Мен узбек тилини биламан 10 , – добавил он, переходя на мой родной язык. Эта фраза поразила меня. Я удивленно

выдохнул:

– Ох, откуда?

Это было неожиданно и даже немного невероятно. Здесь, за тысячи километров от дома, встретить человека, прекрасно говорившего на узбекском, было словно чудо. В Мексике, как и в южных штатах США, лишь один человек из десяти тысяч, вероятно, знал координаты моей страны и, тем более, мог бы что-то рассказать об Узбекистане.

10

Я знаю узбекский язык.

– Не гадайте – бесполезно, – усмехнулся он, будто читая мои мысли. – Я знаю много языков, многие из которых уже давно мертвы.

Мне стало любопытно:

– Латинский тоже?

Когда-то я учил его на историческом факультете и знал, что это язык сложный, с громоздкой грамматикой, и довольно труден для изучения.

– Латинский тоже, – кивнул он. – Арамейский – мой родной язык. Хотя, если точнее, протоарамейский, который знали Адам и Ева. Это язык с сотнями миллионов слов, недоступных сейчас даже для самого человечества. Но первые люди были безграмотны и знали лишь небольшую часть его.

Слова мужчины прозвучали так, что я не мог понять, шутит он или говорит всерьез. Протоарамейский? Мне казалось, что такое название больше подходит какому-нибудь древнему мифу. Но желание продолжить разговор пересилило скепсис:

– Может, просто арамейский? Это же библейский язык, и, насколько я помню, он тоже считается мертвым.

– Ну, хорошо, будем говорить об арамейском, – согласился он, мягко улыбаясь. – Нет, Санжар, он не совсем мертв. В некоторых сирийских деревнях до сих пор говорят на арамейском, хоть язык и изменился, пополнился новыми словами и значениями. Я Кан, и, несмотря на то, что я не мексиканец, прожил здесь долго. Эта земля что-то значит для меня, напоминает о прошлом, – он немного откинулся назад, задумавшись.

– Я Санжар, Санжар Аброров, – представился я.

– Чем вы занимаетесь, Санжар?

– Я этнограф, доцент, занимаюсь изучением культур Центральной Америки. Живу в Ташкенте, приехал сюда по проекту. Один швейцарский фонд выделил мне грант, вот я и здесь, – объяснил я, ощущая, как радость от неожиданного знакомства вытесняет усталость. – Направлялся в университет, где по контракту проживаю, и застрял здесь… Сегодня просто день неудач. Сначала директор музея отказал мне в изучении древних свитков майя из-за того, что у меня якобы просрочена рекомендательная бумага. Затем мексиканские полицейские чуть было не забрали паспорт, решив, что он поддельный – такие идиоты, понятия не имели, что такое Узбекистан. А в довершение машина заглохла прямо здесь, в километре отсюда.

Я посмотрел за окно: мексиканская пустыня простиралась перед нами. Песчаные дюны перемежались с сухой колючей травой и кактусами, издалека казавшимися призраками в серебристом лунном свете. Молочно-белая Луна словно мерцала над бесплодной равниной, создавая волнующую атмосферу тишины и заброшенности. Ветер поднимал песчаную взвесь и уносил её прочь, оставляя на песке едва заметные линии, которые исчезали так же внезапно, как и появлялись. Место казалось отдалённым от суеты и бегства времени.

– Да, для вас сегодня явно невезучий день, – тихо согласился Кан, переводя взгляд в сторону. – Хотя любой другой мог бы стать таким же. Но именно этот день для меня стал роковым. Именно он определил мою судьбу. Возможно, у вас в жизни такого не случалось…

– Почему? – спросил я, заинтригованный его словами.

Кан посмотрел на меня пристально и спросил:

– Вы какую веру исповедуете?.. Ах, из Центральной Азии, значит, ислам.

– Увы, не все жители этого региона мусульмане, – улыбнувшись, поправил его я. – Я родился в семье коммунистов, так что… не верю. Не обессудьте.