Исповедь самоубийцы
Шрифт:
Я промолчала. Этот человек просто природой создан для того, чтобы шокировать и ставить меня в тупик. За эти несколько дней общения с ним я постоянно только и делала, что удивлялась вывертам моей судьбы, которые она осуществляла с его помощью.
— Но почему именно здесь? — не могла я понять самое главное.
— Да потому, что это, на мой взгляд, оптимальный вариант. Отдельные апартаменты, никто вам не будет мешать, сервис налаженный, отличный… Охрана… К тому же вынужденная изоляция будет вас все время подталкивать к тому, чтобы побыстрее завершить работу.
Вся эта комбинация
— У вас еще вопросы ко мне имеются? — опять подчеркнуто любезно спросил Шеф.
— Имеются. Мне могут понадобиться какие-то вырезки и заметки из тех, которые у вас хранятся в папке. Или ваш дневник… Сами понимаете, у меня времени было недостаточно…
Я еще не успела закончить изложение своей просьбы, а Вячеслав Михайлович уже извлек из кейса, стоявшего возле стола, знакомые мне папки.
— У вас есть еще вопросы или просьбы? — небрежно спросил он, протягивая их мне.
Ну все предусмотрел! Гад, вор, убийца, бессовестный человек… Но сколько же в нем ума! Ума и прозорливости! И на что они направлены!..
— Наверное, все.
— Очень хорошо.
Вячеслав Михайлович подошел ко мне, склонился, взял мою руку и коснулся ее губами. Совсем рядом, совсем близко я увидела его глаза. В них было… В них много чего было: тоска, например, ласка, горело нескрываемое желание обладать мною, еще что-то… И в них не было ни злобы, ни холодного цинизма, ни угрозы…
— Прощайте, — тихо сказал он.
6
Описывать эти две недели, которые я провела в «заключении», — дело довольно скучное. Работала. Утром, днем и вечером. Меняла главы местами, что-то добавляла от себя, сокращала уже написанное. Пока к ночи не валилась на кровать и не забывалась в тревожном сне. Но и тогда мне снились фрагменты и эпизоды книжки. Они были разного качества: некоторые практически не требовали постороннего вмешательства, другие приходилось переписывать заново; хотя, конечно, и в этом случае я старалась, чтобы написанное мной не слишком отличалось по языку и стилю от изложенного Самойловым. Иногда дело стопорилось, наступало какое-то пресыщение работой — наверное, такое знакомо каждому творческому человеку. Тогда я заказывала себе большой кувшин своего излюбленного коктейля и заваливалась на полдня к телевизору.
Правда, я замечала, что такие отвлечения от работы как-то странно действуют на меня. Стоило мне только отвлечься от письменного стола и включить «телек», мне почему-то все чаще вспоминался Петр Васильевич Мезенцев, начальник охраны дачи Самойлова. Прямо странно, чего это он вдруг так запал мне в душу. Ни внешности у него какой-то выдающейся, да и собеседник он не Бог весть какой… Натура у него, конечно, сильная, что верно, то верно. Человек он, точно, неплохой, честный, порядочный, надежный… Это было видно даже из кратких записок Самойлова, рассказывающих о двух эпизодах из военного прошлого Мезенцева.
Афганистан-Мезенцев-«груз 200»-махинация
…Начальник
— Садись.
Сейчас должен был последовать разбор, переходящий в разнос. И вопросы на нем прозвучат самые что ни на есть справедливые. Из тех, на которые ответов в принципе существовать не может. Как случилось, что он, командир разведывательной роты, старший лейтенант Петр Мезенцев, допустил в своем подразделении такие потери? Как, опять же он, Мезенцев, умудрился всей колонной сунуться в ущелье, не будучи абсолютно уверенным, что не напорется на засаду, в то время как дозор, проморгав противника, был уничтожен, а он, командир, не заметил, что связь с дозором прервалась? Почему две головные машины оказались отрезанными от остальной колонны и их экипажи полностью погибли?..
В годы войны за такие просчеты командира сразу поставили бы к стенке, не дожидаясь трибунала. И правильно бы сделали, казнился Петр.
Он всю ответственность согласен был взять на себя. И не потому, что считал себя единственным виновным. Просто он, лично он, а никто другой, был командиром всех этих мальчишек, тела которых сейчас уже спешно запаивали в цинк, потому что в этой жаре трупы слишком быстро начинают разлагаться. А потому он, именно он, должен был отказываться выполнять приказы, которые считал неверными, ошибочными, преступными…
Не рискнул, понадеялся, что все проскочит именно так, как того желает старший начальник. И вот теперь расплачивался за свою бесхребетность.
Петр не собирался оправдываться. По многим соображениям. И одно из них заключалась в том, что сидело в подкорке: валить на старшего начальника, который лично руководил операцией, бесполезно — в то время как, глядишь, возьмешь все на себя, и тот самый старший начальник хоть как-то поможет ему.
Петр презирал себя за эту мысль. Но сидела она в голове, сидела… Хоть Христос и говорил, что человек, допустивший только мысль о грехе, уже и этим согрешил, — но как же изгнать мысль из собственной головы?
— Садись уж…
Голос начальника штаба — «энша» по-военному — не предвещал грозы. Мезенцев присел на краешек стула, уронил руки на колени.
— Что, плохо, Петро?
— Хуже некуда…
Энша прошелся по кабинету.
— Ладно, Петро, — постарался сказать он как можно мягче. — Мы на войне, а здесь всякое бывает…
Это настолько не соответствовало образу энша, что Мезенцев удивленно поднял на того глаза. Всегда наглый, жесткий, требовательный до придирчивости, нахрапистый, ругатель и матерщинник…
Начштаба понял этот взгляд. И решил немного подыграть подчиненному.
— Что, другого ожидал?
Мезенцев ничего не ответил, опять опустил глаза, уставился в пол. А начальник штаба прошел в угол кабинета, гулко громыхнул дверцей сейфа и протянул Мезенцеву заблаговременно наполненный стакан. В нос старшему лейтенанту ударил сладковатый дух нагревшегося на жаре спирта.
— Выпей, старлей… — почти с искренним участием фамильярно произнес начальник. — А то еще не переживешь, чего доброго, сегодняшний день…