Исповедь шлюхи
Шрифт:
– Найди мне Стеколкина. Он мне нужен срочно! – Затем вернулся в кабинет: – Сядь, мама Руфа. Недвижимостью у меня ведает Стеколкин.
– Это тот самый?
– Да.
– И такого человека ты таки допустил баллотироваться в мэры?
– Его выдвинули представители администрации…
– Таки хороша у тебя администрация. – Усмехнулась Руфина Абрамовна.
– Люди у нас разные, но работать один я не могу. – Ответил Тихон и опять выбежал в приемную. Юля только что вернулась.
– Стеколкина на рабочем месте нет. Он где-то
– Вернется, сразу ко мне. – Постников подошел к молодой женщине: – Как вас зовут?
– Лена. Лена Ситенкова.
– Ситенкова… – Постников наморщил лоб: – Почему-то эта фамилия мне знакома.
– Мою дочку Ирочку удочерил ваш друг.
– Олежка!? Ирочка – ваша дочь?
– Да.
– А он знает?
– Знает. С вашим другом Руфина Абрамовна говорила по телефону.
– Леночка, как вас по отчеству?
– Не надо отчества, я привыкла так. А вообще-то отчество у меня не трудное – Ивановна.
– Вот что, Елена Ивановна, вы где-нибудь работаете? А то у меня есть, так сказать, возможность в экстренных случаях оказывать помощь людям из своего фонда.
– Спасибо, я начинаю работать учительницей в детском доме, и у меня с деньгами все в порядке. Вот с жильем…
– С жильем разберемся. Кстати, у вас случай особый. Мы сейчас сдаем муниципальный дом. Квартиру вашу вы, конечно, получите, но можете написать мне заявление на новую. Там есть очень уютные двухкомнатные квартирки.
– Спасибо. Но сначала я бы хотела получить свою. В ней и вещи у меня оставались, мебель…
– Конечно, конечно… – Тихон подал Лене руку, открыл перед ней дверь кабинета и попросил секретаршу: – Юлечка, сделай нам три стакана чая, и найди, если сможешь, плитку шоколада.
Пока Тихон беседовал в приемной, Межрицкая не теряла времени даром. Она позвонила по аппарату мэра в детский дом и давала наставления повару.
Постников дождался, когда она положит трубку:
– Мама Руфа, мы познакомились с Еленой Ивановной, и я узнал про ее дочь. Что же теперь будет?
– А что будет? Ничего. Таки Олежек человек разумный, естественно, он вернет ребенка матери.
– Но девочка наверняка к нему уже, так сказать, привязалась?
– И здесь не вижу проблем. Моя Леночка вовсе не какая-нибудь стерва. Олежка сможет навещать Ирочку, да и она бегать к нему, и к Павлу с Верой. Чтоб ты знал, чем больше у маленького человека близких, тем уютнее ему на этом свете. Ты-то должен таки это понимать. И еще, Тиша… Ты себе можешь представить, как она хочет увидеть дочь? Мать почти шесть лет не видела своего ребенка! Ты хоть соображаешь, что это значит?!
– Могу только догадываться. – Улыбнулся Тихон: – Но в чем проблема? Дети у Павла с Верой. Надо им позвонить…
– Нет, без Олежки я никому ничего объяснять не буду. Когда он приедет?
– Обещал прилететь вчера. Но я его еще не видел.
В кабинет заглянула Юля:
– Тихон Иннокентьевич! Павел Михайлович Паперный в приемной.
– Этот
– Зачем, мама Руфа? – Удивился Постников. – Среди детдомовцев отравленных молоком не значилось.
– Как это зачем!? Пусть таки знает, что в чужие квартиры дочек подселять нельзя.
– Мама Руфа, я сам разберусь. – Попросил Тихон и повернулся к Юле: – Скажи Паперному, пусть подождет. Я пока занят.
Дамы допили чай. Елена осилила только половину шоколадки, оставив недоеденную часть на блюдечке. Старая воспитательница возмутилась:
– Лена, ты видела, как я спрятала свою шоколадку? Запомни, работая в детском доме, ты имеешь не одну дочь, а пятьдесят семь. И еще таки сорок шесть сыночков. Так что оставлять сладости нельзя. Дома пригодятся.
– Возьмите и мою. – Тихон шоколад не тронул и протянул Межрицкой. Она моментально спрятала в сумку и его плитку. Проходя приемную, Руфина Абрамовна смерила монументальную фигуру Паперного брезгливым, пренебрежительным взглядом. Павел Михайлович заморгал и удивленно посмотрел ей вслед.
Заводчик никак не ожидал, что мэр поднимет вопрос о квартире дочери. Он явился в кабинет в прекрасном настроении, поскольку санитарная инспекция на молокозаводе возбудителей инфекции не нашла. А все обернулось весьма скверно. Мэр не бранился, не повышал голоса, он был спокоен, только его глаза стали колючими и жесткими. Они беседовали всего минут двадцать. Закругляясь, мэр попросил:
– Вот что, Павел Михайлович, давайте начистоту. Вы признаетесь, что дали Стеколкину взятку, а я не буду подымать бумаг вашего завода. Уверен, если в них покопаться, заводик ваш можно вернуть государству. Наверняка там есть моменты для цепкого юриста. Ведь вы создали кооператив на базе, так сказать, государственного оборудования.
– Это шантаж?
– Нет, это вполне деловой разговор. Вы мне сдаете взяточника. А я вам зеленый свет. Прикиньте. Я это дело все равно так не оставлю.
Паперный задумался:
– Допустим, признаюсь… Но, по закону, и я сяду. Если выбирать из двух зол – лучше свобода, чем завод.
– Я вам лично обещаю, что, так сказать, за чистосердечное признание прокурор Рябов потребует у суда для вас не больше года и то условно.
– А судимость? А общественное мнение? – Возразил Паперный.
– В прессе вас опишут героем, а судимость за заслуги, так сказать, перед обществом часто снимают.
– Вы странный человек, Постников.
– Чем же?
– Все вас знают как рыцаря-идеалиста, а вы предлагаете такое…
– Я, Павел Михайлович, учусь на своих ошибках. Чтобы привести город в цивилизованное состояние, приходится, так сказать, менять характер. И я буду использовать все средства, чтобы люди вздохнули и поверили новой демократической власти.
– Сильно сказано. Хорошо, я подумаю…