Исповедь социопата. Жить, не глядя в глаза
Шрифт:
Нет, обмануть взрослого, обвести его вокруг пальца никогда не становилось для меня проблемой; труднее было со сверстниками, которые хорошо понимали, что такое «нормальное» поведение, и требовали его придерживаться. Я вела себя хорошо, но не без изъяна, а они требовали совершенства. Приведу пример. Если человек собирается в первый раз посетить церковь мормонов, то ему стоит рассказать несколько вещей, которые он, не будучи мормоном, может и не знать. Не стоит мужчине надевать джинсы, а женщине – брюки, а не юбку или платье. Еще большая беда случится, если женщина наденет юбку выше колен. Мормоны могут просто не пустить в церковь человека в таком виде. Они требуют от людей «однородности» в поведении – такова культура мормонов, возможно, непонятная и странная для непосвященных. И стремление к одинаковости не только следствие внешнего давления и принуждения; на самом деле это отражение общей веры, общих убеждений и общего мировоззрения. Вы можете усвоить внешние
Обычно, несмотря на мои ощутимые странности, у меня были друзья, но иногда я подвергалась настоящему остракизму. Другие дети начинали меня избегать. Я и в самом деле могу переутомлять людей, отпугивать их от себя. Возможно, я иногда веду себя слишком агрессивно, либо они чувствуют с моей стороны обман, либо подозревают, что я замышляю нечто нехорошее. Иногда харизма перевешивает силу отторжения, но иногда случается наоборот. Моя способность реагировать на тот факт, что я становлюсь социальной парией, отличается мозаичностью. Я очень хорошо чувствую, как в тот или иной момент ко мне относятся другие, но не всегда даю себе труд как-то на это реагировать. Я всегда была слишком импульсивна и охотно меняла нажитый трудом социальный капитал на удовольствие совершить что-нибудь опрометчивое.
Конечно, меня никогда не задирали и не дразнили. В любой ситуации сверстники меня боялись. К тому же и у меня хватало ума не нападать на кого попало. Обычно я не выбирала в жертвы детей, которых все любили. Дети любят героев, и я часто ополчалась на задир. Помню, у нас в классе учились близнецы из «белой швали» [11] . У одного из них было что-то с ногами, и он ходил в школу с ходунками и в специальной обуви. Такого отклонения от привычной нормы дети простить не могли. Вероятно, чтобы дистанцироваться от брата, на которого он был невероятно похож, второй близнец стал задирой. Он был небольшого роста, но вел себя агрессивно. Так как он не имел надежды стать настоящим альфой, он своей задиристостью, видимо, хотел завоевать положение бета. Его ненавидели все, но никто не решался навлечь на себя его гнев. Меня это нисколько не волновало. Думаю, он сам меня боялся. Но однажды он был вынужден вступить со мной в спор во время школьной игры в захват флага. Я схитрила по ходу игры, и его команда заставила его выступить против меня. Словесная перепалка перешла в драку, и вскоре он лежал на полу и не мог встать – не слишком долго, чтобы привлечь внимание учителей, но все же в течение нескольких минут. Все дети любили меня за это целых несколько месяцев. Я была счастлива, что побила его. Для меня обуздать хулигана стало попыткой спастись от пожара. Возможно, огонь еще не добрался до моего дома, но он непредсказуем, и таким же непредсказуемым становится поведение напуганных лесных обитателей. Этот пожар мог задеть и меня, поэтому мне пришлось принять экстренные профилактические меры. Побить задиру и хулигана – значит стать героем в глазах народа. По-моему, именно поэтому Бэтмен бьет злодеев.
11
В оригинале white trash буквально «белый мусор» – американский термин для обозначения белого населения из низших слоев общества, живущего на пособия по безработице, и не в домах, а в трейлерах.
Часто я думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы я получала образование вне стен государственной школы или вообще не в США. Думаю, я бы меньше притворялась и, наверное, была бы менее искусна в этом деле. Но как бы то ни было, необходимость взаимодействовать с другими детьми сделала меня неплохим антропологом. Как чужаку, пытающемуся проникнуть в незнакомое племя, мне приходилось изучать окружающих, наблюдать за их поведением и вычленять его важные составляющие. Я стала очень восприимчивой к деталям и приобрела недюжинные актерские навыки. Я видела, что другие дети думают и действуют не так, как я, и часто реагируют на разные ситуации очень эмоционально, в то время как я сохраняю полное спокойствие. Я начала подражать другим. Думаю, мои первые старания подражать нормальному поведению были честными попытками и самой стать нормальной – так младенец подражает звукам человеческой речи не для того, чтобы кого-то обмануть, а честно желая вступить в общение. Тогда я не понимала, что мне не суждено стать нормальной. Точка бифуркации была мною достигнута в возрасте четырех лет. Возможно, так записано в коде моей ДНК. Как бы то ни было, начиная с этого возраста пути назад не осталось – если даже допустить, что раньше возможность
В годы моего созерцательного ученичества я с презрением ребенка, не терпевшего телячьих нежностей, относилась к детям, которым эти нежности были нужны как воздух. Я считала их слабаками и удивлялась, как они могут думать, что привязанность к близким стоит унижений. Я не могла даже представить себе человека или группу людей, ради которых я была бы согласна унижаться. После достаточно долгого периода наблюдений я научилась всему, что нужно, и начала пользоваться уважением взрослых. Но, даже когда я сплетничала с острословами, затейниками и классными петрушками, которых все любили, даже когда я видела, что в меня влюблены слабые дети, я все равно понимала, что я не одна из них. Я знала, что у меня никогда не будет настоящих привязанностей, независимо от того, сколько у меня приятелей, потому что та личность, которая им нравилась, для меня всего лишь личина, абсолютно непохожая на мое истинное «я».
Тем не менее игры доставляли мне удовольствие. Играя с друзьями, я открывала способы задевать их слабые места. Вам когда-нибудь приходилось сдирать с царапины корочку? Нажимать на больной зуб? Напрягать натруженную ноющую мышцу? В этих действиях есть некий искус, и так же сладостно было для меня ткнуть друга или подругу в больное место и посмотреть, что получится. У меня не было таких слабых мест, и поэтому игра доставляла мне истинное наслаждение. Утверждение об отсутствии у меня уязвимых мест звучит, конечно, абсурдно. Это не значит, что я считаю себя лучше других. Я вполне отчетливо сознаю, что у меня множество недостатков, но дело в том, что они меня совершенно не беспокоят, не вызывают таких сильных чувств, как у большинства других людей.
Очень часто отсутствие у меня слабых, уязвимых мест вызывало их появление у моих друзей и подруг. Например, одна девочка, с которой я дружила в средней школе, сильно стеснялась мальчиков. Она считала себя несимпатичной. Я же всегда была окружена ордами поклонников: я была барабанщицей, серфингисткой и вообще добивалась успехов в тех видах спорта, где традиционно доминировали мужчины. Почти все мои друзья были мальчики, и я никогда не переживала, нравлюсь им или нет; наверное, именно поэтому я их и привлекала. Я знала, что моя подруга очень хотела бы походить на меня. Понимала я и то, что в глубине души она ненавидит меня за мой успех. Я была уверена: настанет день, когда ей захочется доказать, что она привлекательнее меня. И решила поиграть с ней.
В нашей школе учился один мальчишка, который буквально втюрился в меня. Назовем его Дэйвом. Он не скрывал своей страсти, но его удерживало то, что он христианин, а я мормон. Это делало его идеальным товарищем во всех моих проделках и предприятиях. Мне нравилось поддразнивать его, пользуясь этой влюбленностью; я понимала, что он никогда не переступит границ из-за страха перед Богом (или еще перед чем-то). На прогулки с Дэйвом я часто брала и ту подругу (назовем ее Сарой), так как знала, что она влюблена в него и так поглощена своей любовью, что не замечает его влюбленности в меня (может быть, она и замечала, кто знает). Я не была на сто процентов уверена, но мне нравилась неловкость отношений в нашем трио.
Однажды в субботу, гуляя по городу, мы решили вместе пойти на вечеринку. По дороге мы зашли к Дэйву, так как ему надо было переодеться. Пока он переодевался, мы с Сарой, ожидая его, разговорились – точнее, я заставила ее разговориться. Я поняла, что она считает: предстоявший вечер должен показать ей, что кому-то она нравится больше, чем я. Наверное, так случилось потому, что Дэйв весь день отчаянно ухаживал за ней – вероятно, чтобы напоить меня моим собственным зельем. Как бы то ни было, Сара надела маску уверенности и преждевременно внушила себе, что ей предстоит восторжествовать надо мной.
– Почему ты улыбаешься? – спросила я.
– Так, без причины, – хихикнув, ответила Сара.
– Нет, серьезно. Ты вполне можешь мне сказать. В чем дело?
– Да ничего особенного. Вообще все это очень глупо.
– Хочешь заключить пари, кто из нас раньше поцелуется с Дэйвом?
– Откуда ты узнала?!
– Догадалась. Можем заключить такое пари, если хочешь.
Конечно, она захотела, потому что была на сто процентов уверена в победе. Она хотела хотя бы один раз увидеть мое унижение. Мы договорились об условиях пари и вознаграждении (я знала, что чем более сложными будут казаться эти условия, тем более честный вид примет предприятие, хотя на самом деле я просто хотела усилить ее смущение и усугубить слабость). Конечно, я выиграла, оттянув момент торжества настолько, насколько смогла: я дождалась, чтобы она бросилась ему на шею – и была отвергнута. Двойное наслаждение: мне удалось не только сокрушить самоуверенность Сары, но и поколебать религиозные устои Дэйва – для того лишь, чтобы на следующий день с презрением отвергнуть его домогательства.