Исповедь Стража
Шрифт:
Хурин вернулся к себе затемно. На душе было тяжело. Словно недоверие и даже неприязнь бессмертных тяжелым грузом повисли на плечах. Почему так? Разве он не верен им? Разве мечи Дор-Ломина не вместе с мечами Элдар? Впрочем, Смертному трудно понять бессмертных и не дано мерить их своей меркой…
Эльдар роптали. Но когда — сверх всякого ожидания — трубы возвестили о приходе Тургона, когда Фингон в восторге крикнул: «Смотрите, день наступает, день гонит ночь!» — все поняли мудрость смертного. Фингон крепко обнял своего вассала.
А Хурин чуть не расплакался, увидев встречу братьев. Он обоих
Тургон тоже был готов ждать Маэдроса. Но кто же знал замыслы Врага? Оказалось достаточно одной искры… Когда орки зарубили у всех на глазах брата Гвиндора Нарготрондского, попавшего в плен еще в прошлой битве, Хурин бросился к королю, пытаясь хоть что-то сделать.
И после этого мне будут говорить, что в Ангбанде не было пленных? Что их там всячески холили и лелеяли? Орки привели ослепленного Гельмира — так там милостиво обращались с пленными? Или опять — случайно произошло это, орки, мол, что с них взять, — а я, Мелькор, не виноват? Как он к оркам-то попал? Кто им позволил его забрать для убийства? А если они его держали с самого начала — стало быть, не так уж хорошо Гортхауэр ими повелевает. Или Мелькор сам им эльфа отдал?
И если Мелькор за орков не отвечал — он вообще за что-нибудь отвечал? Верно Гортхауэр говорит — «у тебя руки останутся чистыми». Сдается мне, он этого и хотел — остаться чистым, пусть в крови мараются другие. Но вина от этого меньше не станет.
— Останови их! Задержи! Нельзя давать волю гневу, это смерть!
Фингон смотрел мимо Хурина, и лицо его было застывшим и бледным.
— Поздно. Уже поздно, — после тяжелого молчания выдохнул он.
…Долги часы богов. И не дано им забывать. Который раз Хурин вращал жернов воспоминаний, сызнова бередя свою рану…
…Четыре дня побоища. Сначала казалось — победа близка, столь яростен был напор. Гвиндор, ослепленный гневом, несся вперед… Где он теперь, что с ним сделали в черных застенках Врага? А эти Черные Воины, словно не ведающие боли и страха — может, и вправду живые мертвецы, — что отбросили их от врат Ангбанда? Их было немного, но они поражали своих врагов цепенящим страхом сильнее, чем оружием…
Борондир рассказывал мне о Даре Твердыни — когда воины Аст Ахэ шли в бой, Мелькор давал им нечувствительность к боли. Легко так сражаться и умирать… Но милосердно ли это по отношению к своим воинам? Отсюда видно, КАК он их любил — они для него лишь послушное, преданное оружие…
…Проклятое тяжелое отступление. И вновь — надежда. Угрюмый яростный Маэдрос наконец пришел, хотя и поздно. Мрачный однорукий красавец с темным пламенем гнева в глазах был равно страшен и своим, и врагам. Может, и удалось бы свести битву к равному исходу, если бы не предатели. Предатели — Люди. Люди! Грязные восточные дикари, будь они прокляты!
А потом — лучше не вспоминать. Безнадежное отступление
Как-то здесь забыто о пророчестве Хуора, погибшего в той битве. А в нем — надежда. И не мог не знать о нем Хурин. И надежда эта помогла ему выдержать — так что не был он один на один с судьбой.
Хурин был могучим воином, но кто устоит против Валарауко? Человек был готов к смерти.
— Приказ Властелина: взять живым и доставить к нему.
Ахэро поклонился и отступил: «Гортхауэр…»
Черный помог Хурину подняться и оценивающе посмотрел на воина. Бледное красивое лицо Гортхауэра было бесстрастным. Да, хорошо его отделали… Идти сам он не сможет. Ну что же…
Фаэрни положил руки на плечи Человеку. Даже сквозь одежду Хурин ощутил ледяное прикосновение. Боль и усталость постепенно покидали его тело.
В руке Хурин все еще продолжал сжимать рукоять боевого топора. Заметив это, Гортхауэр слегка надавил на правое плечо воина, и пальцы Хурина разжались.
— Следуй за мной, — спокойно и властно проговорил Гортхауэр. — Властелин ждет тебя.
И, поражаясь своей покорности, Хурин последовал за ним. По бесконечным лестницам и темным галереям спускались они в сердце Ангбанда, в тронный зал Властелина Тьмы. И Хурин предстал перед троном Мелькора. Гортхауэр занял место по правую руку Властелина и застыл в молчании, опираясь на меч.
Почему не убили? Зачем он Врагу? Может, ищет дорогу в Гондолин, расправившись с остальными? Пусть тогда не надеется. Что ж, этот замысел Врага Смертный разгадал. Может, потому эти живые мертвецы так почтительны с пленником. Хурин был готов ко всему.
— Вот ты каков, Хурин из Дор-Ломина. Рад видеть тебя.
Человек не отвел глаз, с вызовом глядя в изуродованное лицо.
— И я рад видеть, каким ты стал. Жаль, что не я это сделал!
— Да, жаль. Человека я бы мог понять. И, может, простить. Впрочем, не об этом речь, Хурин. Я велел привести тебя, дабы предложить тебе выбор. Ты можешь уйти, куда пожелаешь, если твое сердце стремится к эльфам. Но можешь и остаться здесь, если захочешь. Если на то будет твоя воля — будь моим воином. Узнай их — может, ты сможешь понять меня и избрать свой путь…
— Мой путь избран давно! А те, кто служит тебе, коварно обмануты тобой, и ты еще возьмешь с них свою плату кровью! Я знаю все о тебе!
А ведь он прав. Взял он плату кровью, да еще какую… И не только кровью.
Я не терял родины. Но все равно гибель Нуменора для меня — боль. А что должны были думать те, для кого родиной был Белерианд, им изуродованный, потому погрузившийся в море?
— Вижу, что не все.
— Ты — видишь? Ты в слепой злобе своей способен только тьму видеть, и только ее и будешь видеть! А сердец Людей тебе не знать никогда. Ты никогда не поймешь, к чему стремятся они, а и знай ты это, никогда ты не сможешь Людям этого дать. Не в твоей это воле… Мне жаль тех, кто поддался обману и служит тебе. Тысячу раз безумен тот, кто принимает дары Врага! Ты возьмешь сначала плату, а потом не сдержишь слова. Сделай я то, что ты желаешь, смертью ты заплатил бы мне!