Исповедь свекрови, или Урок Парацельса
Шрифт:
Саша вышла из вагона, осторожно улыбнулась ему:
— Привет…
— Привет, Сань. Ну что, как она там?
— Это ты о Кате, что ли?
— А о ком еще?
— Да ничего… То есть плохо, конечно. Коль… Как же так, а?
Коля помолчал, глядел на нее грустно и ласково, будто прощался. Будто она должна была немедленно заскочить на подножку вагона и уехать навеки. А может, и в самом деле прощался.
— Пойдем, что ль, посидим где-нибудь? Может, в кафе? Только, Саш, у меня времени в обрез, на все про все двадцать минут.
— Да где мы за двадцать
— Ну, хорошо, идем…
И скверик оказался об эту пору почти безлюдным, и скамеек свободных полно. Садись, разговаривай не хочу. А только не задался у них разговор. Сидели оба, молчали, глядели под ноги. Наконец Коля заговорил первым:
— Ты хорошая, Саш, привык я к тебе за всю жизнь, буду скучать… Не поминай меня плохим словом, ладно? Или не получится? Подлец, мол, и точка, да? Давай уж, руби правду-матку в глаза.
— Да чего там рубить, Коль… Сам же все понимаешь. Я не оценщик и не судья. И вообще, зря я тебе позвонила…
— Нет, Саш, не зря. Мне важно, чтобы ты меня поняла. Я знаю, ты умная, ты меня услышишь. Понимаешь, Саш… В ресурсе каждого человека есть хорошее и плохое, подлое и святое. Доля одинакова, пятьдесят на пятьдесят, так уж природа распорядилась, как бы мы сами себе ни врали. Так человек и держится в жизни, то есть варьирует на этом балансе, как циркач, идущий по натянутой веревке. И хорошее, и плохое может одинаково на свою сторону перетянуть, и человек соскальзывает, летит в пропасть. А ему надо обязательно по канату идти. Жизнь — это ходьба по канату, Сань. Поэтому, знаешь… Надо всегда иметь ресурс допущения.
— То есть ты хочешь сказать, что с Катькой ты баланс потерял? Начал в одно хорошее сваливаться?
— Ну… Да, примерно так.
— Коля, но это же чистой воды бред… Бред сивой кобылы! Хотя вернее будет сказать — бред сивого кобеля, прости за грубость!
— Да ладно, чего уж. Можешь и матом меня обругать, я не обижусь. Меня сейчас вообще трудно обидеть, я все равно ничего не почувствую.
— Вот и Катька так же говорит, что она ничего не чувствует… Только она от горя не чувствует, а ты от счастья, да?
— Да, Саш, я счастлив. Я бессовестно, подло и безобразно счастлив. Во мне слишком много счастья, понимаешь?
— Да, понимаю. Особенно после того, как недавно увидела Катькино горе. Его тоже очень много, Коль. Бессовестно, подло и безобразно много.
— Да, наверное… Счастье и горе равны по величине, но не по амплитуде температур. И еще никто не определил, в какой среде человеку лучше — при плюс пятидесяти или при минус пятидесяти. Одинаково организмы зашкаливает.
— Ага. Только тебя от любовной жары колбасит, а Катька от холодной тоски помирает. Нет, вовсе не одинаково, Коль. Глупо. Как все это глупо, честное слово.
— Да при чем тут любовная жара! Тоже мне, высказалась. Откуда такой пошлости нахваталась, а? Хм… Любовная жара… Нет, Саш, никакая это не жара, это другое… Я отцом стал, понимаешь ты это или нет?
— Да каким отцом?! Это же не твой ребенок!
— Нет,
Коля постучал кулаком по груди, глянул на нее исподлобья. Будто проверил, не улыбается ли она скептически этому его сентиментальному жесту.
— Сашк, ты не представляешь, что это за чувство — младенца на руках держать… Сына, Сашка… Я его Павликом назвал…
— Почему же не представляю? Очень даже хорошо представляю. Было дело, держала.
— Значит, ты можешь меня понять. Это… Это же… Нет, не могу выразить, слов не хватает!
— Коль, я тебя могу понять, конечно. А Катьку кто будет понимать? Ей-то как жить после твоего предательства? По каким правилам? Или тоже правило Парацельса для нее придумаешь?
— Да, Саш. Иногда яд — тоже лекарство.
— Ну да. Когда доза не смертельная, если по правилу. А для Катьки она смертельная.
— Типун тебе на язык, что ты говоришь! Не каркай! Нет, ты не думай, я вполне себе представляю, каково ей сейчас. Надеюсь, переболеет, снова жить начнет. Жестоко, конечно, звучит, но… Время сделает свое дело.
— Нет, Коль, Катька не начнет. Такие болезни не лечатся, и раны не заживают.
— Да откуда ты знаешь?
— Оттуда! Она же любит тебя. Всю жизнь любит.
— Да знаю я, Саш… И не рви мне сердце, все равно я уже ничего не могу изменить. Все, Саш, все! Ты лучше это… Поддержи ее как-то, ладно? По-своему, по-бабьи. Она сильная, но ты все равно поддержи.
— Да я-то как раз поддержу, как могу, как умею…
— Ну все, мне пора, Саш. Скоро Павлика кормить надо. Он лучше грудь берет, когда я рядом присутствую.
— Ты…Ты просто сумасшедший, Коль!
— Нет. Я счастливый отец, Саш. Левке от меня привет передавай! И Гришуку! Скажи им, что я их всегда буду помнить! Ну все, пока, я побежал…
Он и в самом деле побежал, сорвавшись со скамьи, будто услышал выстрел спортивного пистолета. Саша сидела, с изумлением смотрела ему в спину… Никогда не видела раньше, чтобы Коля куда-то бежал. Еще и бежит смешно, прыжками, как молодой заяц.
Что ж, беги, заяц, беги… Кажется, у Апдайка такой роман есть, вместе с Колей в молодости читали. Только там был не заяц, а кролик, который все рвался из жизненных оков, рвался… Это Катька была «оковы», что ли?
Нет, Катька сильная, Катька переживет. Да, Коля, есть женщины в русских селеньях. Не оковы для зайцев и кроликов, а именно — женщины… А ты будь счастлив, Коля. Держи баланс, с веревки не упади.
От вокзала до дома Саша решила пройтись пешком — благо, погода располагала. Еще бы, такой стоит сентябрь-праздник. Сентябрьскую погоду вообще надо ценить, жить в ней со вкусом, есть ее глазами, как вожделенный деликатес. И запивать нежным прозрачным воздухом, и занюхивать дымом сгорающих в кострах листьев. Чудесный, между прочим, аромат. Будоражащий, терпкий. Почему бы парфюмерам такого запаха не придумать? — думала Саша. — А что, на ура бы пошел. Она бы, например, обязательно купила.