Исповедь убийцы
Шрифт:
Я немного подумала.
– Мужскими. Не слышно было стука каблуков.
– Так. Как насчет других звуков? Ну там, - он сделал неопределенный жест рукой, - какие-либо характерные покашливания, хрипы, вздохи? Не слышали?
Я молча покачала головой. Мне хотелось домой.
Но похоже, он не собирался меня отпускать. А что спрашивать - еще не решил. Повернувшись к тому эксперту, который снимал отпечатки пальцев, он спросил:
– Рони, есть что-нибудь новенькое?
– На дверной ручке пальчики убитого и госпожи Вишневской, - радостно сообщил тот. "Чего тут радоваться?" -
– Больше ничего?
– без особой надежды поинтересовался следователь.
– Есть еще парочка смазанных отпечатков, но они довольно старые, сказал Рони с сожалением.
– Идентифицировать невозможно.
Борнштейн повернулся к второму:
– Что у тебя, Яков?
– Частицы черной лайки под ногтями убитого, - откликнулся тот.
– Можно предположить, что убийца был в перчатках.
– Почему "был"?
– буркнул следователь.
– Почему не "была"?
Вот только быть заподозренной в убийстве мне и не хватало для полного счастья! Я собралась выдать гневную тираду и даже открыла рот.
– Я вас не подозреваю, - словно подслушав мои мысли, быстро сказал следователь.
– Это так - дурацкая привычка придираться к экспертам... Даа, эстет, - хмыкнул он.
– В тонких перчатках и с кухонным ножом. Эстет.
Прибыла скорая. Двое санитаров вынесли тело несчастного психоаналитика. Я почувствовала себя чуть лучше.
– Скажите, Валерия... Вы позволите вас так называть?
– обратился ко мне Борнштейн.
Я кивнула.
– Вы всегда так поздно работаете?
– Бывает, - ответила я.
– Если много писанины, не успеваю. А откладывать назавтра не хочется.
– Понятно. Значит, когда вы уходили, все прочие офисы в этом здании были закрыты?
– Кроме кабинета доктора Когана.
– Да, конечно. Но вы не сразу заметили, что он открыт, верно? Только после того, как вернулись за...
– следователь глянул в свой блокнотик.
– За зонтиком, - подсказала я.
– Совершенно верно, за зонтиком. Так?
– Так. Дверь открывается в другую сторону. Если идти к выходу, свет не виден. Только когда возвращалась, заметила.
– И что же вас заставило войти?
Я пожала плечами.
– Ничего не заставляло, просто одной возвращаться не хотелось. Думала, выйдем вместе.
Следователь Борнштейн некоторое время молча смотрел на меня ничего не выражающими глазами. Пауза затягивалась. Я начала нервничать.
– Что за человек был покойный?
– спросил он наконец.
– Чем именно занимался? Кто его навещал? Вы ведь работали в одном помещении, наверное, встречали его ежедневно.
– Ну...
– я задумалась.
– Я все-таки слишком мало его знала. Встречались... Как встречались - здоровались в коридоре. Разговаривали мы всего-то пару раз. В кафе напротив, когда выходили на обеденный перерыв. Ну, а чем он занимался, вы и сами догадываетесь - людей лечил, психозы, неврозы. Мы же в сумасшедшее время живем - в кого ни ткни - невротик. Я ему тоже как-то раз на нервы пожаловалась, а он меня внимательно выслушал и дал почему-то телефон массажистки, говорил, что она - специалист именно по этому виду заболевания, - ну что за
– А где телефон?
– спросил следователь.
Я порылась в сумочке, нашла картонный квадратик, протянула следователю:
– Я так им и не воспользовалась.
Борнштейн аккуратно переписал номер и я спрятала карточку снова в сумку. Потом снова обратился ко мне:
– Он работал один?
– Нет, - ответила я, - у него была секретарша, Габриэль. Но она никогда не задерживается на работе позже шести. Она замужем и у нее девочка четырех лет.
– Нужно ее вызвать, - Борнштейн повернулся к своему молодому помощнику. Завтра, на восемь утра ко мне.
– Вы знаете ее телефон?
– это он уже спросил меня.
– Нет, но может быть найти по телефонной книге?
– Как ее фамилия?
– Марциано, Габриэль Марциано, а ее мужа зовут Чико.
Мне вдруг пришло в голову, что было бы лучше, если бы я сама позвонила бы Габриэль. Ее муж обладал просто клинической ревностью и звонок в вечернее время незнакомого мужчины просто свел бы его с ума. Я робко поделилась своими сомнениями со следователем.
– То, что вы сказали, Валерия, очень интересно. Вы не могли бы поподробнее рассказать об этой семье?
Да, язык у меня еще тот. Ну чего это мне вздумалось сообщать про ревнивого Чико? Габриэль, веселая итальянка с пышным бюстом просто не могла не приковывать взгляды всех мужчин, попадавшихся ей на глаза. Небольшого роста, вся кругленькая и живая как ртуть, она была неплохой секретаршей у Когана, вела всю документацию, приклеивала бирки на магнитофонные кассеты и вообще была правой рукой рассеянного психоаналитика с вандейковской бородкой. Ее закрученные в тонкие спиральки рыжие кудри прыгали на лбу, когда она с очередным возмущением рассказывала мне, что "профессор" - так она называла Когана, снова засунул не туда важную бумагу.
Обеспокоенные посетители, приходящие на прием, увидев ее, забывали о депрессии и страхах, мучающих их и часто я была свидетелем однообразных сцен: выйдя с сеанса психоанализа, пациенты мужского пола поджидали Габриэль в коридоре, чтобы назначить ей свидание. У меня была твердая убежденность, что доктор Коган знал об этом и считал эти притязания дополнительным стимулирующим лечением. Не могу сказать. что это ей не нравилось, иногда Габриэль забегала ко мне в кабинет и делилась "по секрету" пылким признанием какого-нибудь ипохондрика, только что вышедшего из кабинета.
– Ей двадцать три года и Чико очень ее любит. Габриэль пошла работать потому, что он был водителем грузовика, попал в аварию и долго лечился. Нужно было зарабатывать деньги и один из пациентов доктора Когана, дальний родственник Чико, предложил ее в качестве секретаря - Коган тогда искал, но объявление давать не хотел. Она была медсестрой, но после рождения дочки прекратила работать.
– А как ее муж отнесся к тому, что она пошла работать?
– спросил Михаэль.
– Габриэль рассказывала, что он не хотел, чтобы она работала, но после аварии он смирился, так как несмотря на страховку, денег не хватало, а устроится на новую работу Чико до сих пор не может.