Исповедь «вора в законе»
Шрифт:
На этот раз ридикюль, который женщина прижимала рукой к себе, Хитрый начал «писать» с торца. Проходит несколько секунд, я, будто невзначай, протягиваю руку. И чувствую в своей ладони что-то твердое. «Скорее всего, коробочка для драгоценностей», — мелькает мысль.
Благополучно выбираемся из магазина — конечно, порознь, сворачиваем за угол. Миновав несколько домов, заходим в подъезд. Сгорая от нетерпения, открываем коробочку. А в ней не часы и даже не брошь, — золотой крестик с изображением Иисуса Христа, выполненный из драгоценных камней. Воистину легкая рука
— Время обедать, — подсказывает Гена, взглянув на часы. — Скоро три.
Берем такси и, довольные своей удачей, едем в кафе на Сретенку.
В этом кафе нас знают все официантки. И встречают, как самых дорогих клиентов. Когда наступают часы обеда, в небольшие разгороженные на кабинеты залы открыт доступ только для воров и прочих жуликов. Здесь — воровской мир, где все друг друга знают и свободно можно говорить о своих делах. Роза, удобно устроившись за столиком в углу, меня уже поджидала. Рядом с ней была Аня. Закуску уже подали — столичный салат, возвышавшийся горкой над тарелкой, грибки маринованные. Рядом с моим прибором — отпотевший со льда графинчик водки.
— А мы уже здесь, дорогой, — улыбнулась Роза, словно обожгла бездонными, с поволокой, глазами.
— Извини, пришлось задержаться на «работе»…
— Нет, вы только посмотрите, как-а-я пара, — вперив в меня пронзительный взгляд, будто первый раз видит, громко прогоготала сидевшая за соседним столиком грудастая рыжеволосая деваха. Ну и дает, однако, Нина Вакула.
— Ты что, опять за свое, — стукнул по столу ребром ладони ее сосед. — Постыдилась бы глаза-то пялить на молодых. Ну погоди, Нинка, дома я с тобой поговорю.
— Подумаешь, гроза да к ночи. Мое дело, на кого смотрю. Вот возьму и отобью у Розочки ее возлюбленного, что тогда скажешь?
Сидевшие рядом заулыбались Нинкиной шутке, однако сделали вид, что это их не касается. Все знали: карманник с Бауманской Женька Чох, сожитель Вакулы, с которым она вместе «работает», может приревновать ее аж к телеграфному столбу. Она же — что опять-таки знали многие — его не любит и иной раз не прочь поиздеваться.
Еще за одним столиком сидят Дунай с Галой, соседкой и ровесницей Розы. Она, в отличие от большинства собравшихся, не ворует, а только сожительствует с вором. Дунай же «трудится» на «отвертке» — на вокзалах крадет чемоданы, сумочки, порты.
А вот появился в дверях Витя Шанхай, и не один. С ним — уважаемый всеми ворами «ветеран» Володя Золотой. Ему тридцать пять, хотя брюшко, на котором едва сходится ремень, и залысины, рассекающие черные, как смоль, кучерявые волосы, делают его гораздо старше и как бы солиднее. Еще одна характерная его примета — полный рот золотых зубов (отсюда и кличка).
Золотой — чистокровный еврей, и этого не скрывает. Очень любит свой национальный танец «семь сорок» и при случае всегда его заказывает.
Володьку московские воры хорошо знают. Его жена работает парикмахером в Столешниковом переулке. Большинство известных мне карманников предпочитают стричься у нее. И при этом немало дают «на чай». Но Золотого знают и уважают не только из-за того,
С Золотым, как и с Шанхаем, все приветливо здороваются, молодые воры и «пацаны» почитают за честь пожать им руку. Золотой, едва заняв свое место за столом, встает и обращается ко всем, кто пришел на воровскую трапезу:
— Братва, если кого-то обделили на «производстве» или оставили без «дрожжей», прошу не стесняться. Заказывайте, кто что пожелает.
Это не просто широкий жест щедрого дяди-вора: мол, гуляйте, я угощаю. Так было в ту пору принято среди московской воровской «братвы». Если кто-либо из карманников не смог ничего «заработать», он с подельником (или с «бригадой») все равно приходил обедать вместе со всеми. И заказывал из еды или напитков, что душа пожелает. В таких случаях платили за вас другие воры — те, у кого есть деньги. Не то, что нынче, — каждый за себя, в лучшем случае передадут на соседний столик бутылку «шампуни».
Такой был обычай. Однако чего тут греха таить: Золотой раскошеливался много чаще, чем остальные, хотя не думаю, что ему постоянно везло. Мне представляется, что шло это не столько от его натуры, сколько от желания поддерживать свой авторитет. Как сейчас бы сказали, из престижных соображений. Хотя в этом смысле опасаться Золотому было нечего. Умение постоять за «братву», найти выход из сложной ситуации, дать дельный совет постепенно, исподволь создало Володе в нашей среде вполне заслуженный авторитет. Стоило ему появиться среди воров, и он тут же оказывался в центре внимания. Его просили помочь и в тех случаях, когда плохо шли «дела», и в личном, семейном плане, устроить надежную «хату». В этом и было его лидерство.
Вот и сейчас мне, как и моим спутникам, стало приятно, когда Золотой и Шанхай предложили сдвинуть свой столик с нашим. Пользуясь случаем, я сел подальше от Нины Вакулы, между Розой и Шанхаем. Ни к чему было подливать масла в огонь — злить Женьку. В порыве ревности даже безобидную мою шутку он мог воспринять всерьез.
Принесли лимонад, пиво. Первую рюмку мы приняли под «Столичный» салат. И вот уже молоденькие проворные официантки подают горячее — кому солянку, кому харчо. Золотой, как обычно, с ними заигрывает: то подкинет соленую шутку, то обнимет за талию. Они в ответ лишь смеются — знают, на чаевых мы не экономим.
Потихоньку от всех показываю Розе крестик. «Ой, Валя, красота-то какая, — восторженно шепчет девушка. — Подари мне, а?..» — «Не могу, Розочка, он общий, Геныч и Хитрый со мной сегодня «работали». — «Геныч согласится, а Попика уговорю», — настаивает Роза.
В это время Вакула, хотя и порядком захмелевшая, замечает, как мы разглядываем крестик, и тоже лезет посмотреть.
— Ох, что я вижу, братишки, — грохочет она на весь зал. — Глядите, как переливается…
Все дружно просят показать. Золотой, взяв крестик в руку, внимательно и со знанием дела его рассматривает.