Исповедь Зеленого Пламени

Мазова Наталия Михайловна

— Нет, я даже не этого боюсь. Просто лоини Арлетт еще сказала, что люди на самом деле делятся на простых и вольных. На тех, у кого можно отобрать свободу, и на тех, у кого нельзя. Первых намного больше, и они, выходя из Круга, даже не замечают, что утратили что-то. А вольные в Круге просто сходят с ума, — Имлаанд опускает глаза и договаривает еле слышно: — И я — из вольных. Лоини Арлетт говорит, что только поэтому и спасла меня, что я — как все они, а не как простые люди…

Мне приходится укусить себя за руку, чтобы сдержаться. Нет, методика вербовки адептов поражает своим изяществом — страх

либо сойти с ума, либо оказаться не в числе избранных… Так, я спокойна, я очень спокойна, я не хочу набить морду Арлетт, морду Арлетт набью не я, это сделают и без меня! А я пока буду решать логическую задачку: как объяснить, что такое принцип копирования, детенышу из мира без машин?

— Знаешь, Имлаанд, Арлетт, кажется, тоже знает не все. Давай я тебе попробую объяснить. Ты ведь доверяешь мне?

— Ага, — улыбается Имлаанд. — У тебя глаза, как у моей старшей сестры.

— Так вот, если ты прочитаешь книгу, ты ведь возьмешь из нее нечто. Возьмешь знание, и оно будет уже в двух местах — в книге и у тебя в голове. Но ведь от этого знания в книге меньше не станет, и ее сможет так же взять и прочитать любой другой человек. А теперь представь, что в ту же книгу забралась мышка. Она не будет читать книгу, а просто съест страницу из нее. При этом она тоже получает нечто — пищу себе в брюшко, — но книги становится меньше. Понимаешь?

— Конечно, понимаю, — кивает Имлаанд. — Это очень просто.

— А теперь пойми: Круг Света читает входящих в него, а вовсе не ест. Он получил то, что могли дать ему твои родители, и взамен дал им новые возможности. Но ни его, ни их от этого меньше не стало. Так как же он может что-то отобрать у тебя, будь ты хоть трижды из вольных?

Имлаанд морщит лобик в задумчивости.

— Ты говоришь так, что хочется верить. Когда народ разойдется, я обязательно спрошу у лоини Арлетт, что она думает по этому поводу.

— Спроси, — улыбаюсь я. — Но что ты будешь думать, если она скажет тебе, что я говорю неправду?

— Тогда… Тогда решить смогу только я. Ведь проверить, кто из вас лжет, я не в состоянии.

— Вот и правильно, — я не отказываю себе в удовольствии прикоснуться к пушистым волосам. — Так всегда и поступай — учитывай чужое мнение, но решай самостоятельно. И на всякий случай запомни мой адрес: сектор Девы, улица Седьмая Сосновая, дом шестьдесят шесть, на девятом этаже спросить мадам Гру, а потом Элендис…

Имлаанд уходит, и теперь я могу не сдерживать более своих эмоций. Трать-тарарать-тарарать и еще раз трать! Если и Маэстине этим закомпостировали мозги — неудивительно, что в Круг Света ее на аркане не затащишь. Сколько я помню, моей милой сестрице всегда нравилось думать, что она не такая, как все, а лучше, талантливее, в общем, избраннее.

Арлетт тем временем берется за кесмину и начинает что-то вопить — разумеется, тоже о Свободе и Равновесии. Что-то типа: «Дайте белому лебедю черную песню, дайте черному ворону белое небо» — слова абсолютно не запоминаются, напор же такой, что удивительно, как с потолка штукатурка не сыплется. О боги мои, ну где же эта паршивка Маэстина, за какие грехи вы заставляете меня терпеть еще и это!

«Странник, ты чего такой грустный?» — «Я букву „т“ потерял…» Почему им всем так нравится быть проклятыми?!

— …Что

с тобой? — я и не заметила, как ко мне подкралась девчонка в черной шляпе. Похоже, одна из самых верных адепток Арлетт — насколько я помню, та приняла сигарету именно из ее рук. — Тебе плохо?

— Нет, — бросаю я сквозь зубы. — Просто я не в силах слушать эту песню! «Дайте, дайте…» серому страусу красные ноги, блинн!

Глаза девчонки неожиданно загораются странным блеском:

— Я знаю, тебе больно, — произносит она с какой-то неестественной интонацией. — Но ты все равно слушай, слушай — и тебе станет лучше!

Внезапно она умолкает, окидывая меня странным взглядом. Конечно, от местного стандарта «унисекс» мой внешний вид отличается весьма сильно — широкие черные брюки, корсаж на шнуровке, россыпь браслетов и ожерелий и искрящаяся лента на голове…

— Ты слишком красива, — никогда прежде я не видела у человека такого взгляда — одновременно зрячего и слепого. — Ты не человек, да? Ты не такая, как все люди?

— А если и так, что с того? — О Господи, неужели она учуяла во мне одну из Братства?

— Я знаю, — словно в трансе, повторяет она. — Не бойся меня, леди, — я выпью твою боль. Я помогу тебе!

Я стискиваю зубы. О нет, только не это — четыре года небеса хранили!!! Но уже поздно — она скользнула рукой по моему обнаженному плечу и крепко стиснула мою ладонь…

* * *

Вынужденное отступление: хотите знать, после чего я на всю жизнь перестала верить в жалость?!

…Тогда мне едва-едва исполнилось восемнадцать. Был благословенный конец лета, пора урожая, тягучие золотые дни сразу после Дня Благодарения. Время меда, вина и яблок. Яблок в тот год уродилось на удивление много, крупных, ароматных, с нежной полупрозрачной кожицей — не белой, не желтой, не зеленой, а понемножку всего… И мы с Ауре почти непрерывно ели эти яблоки, и любили друг друга на яблоках, насыпанных для переборки на пол большого деревянного сарая…

Я не знала, как называлась эта Суть где-то на полпути между Тихой Пристанью и поворотом на Озу. Я не знаю этого и сейчас и зову ее просто — Мир Яблок. Милый мир, к которому очень шло слово «старомодный», что-то сентиментальное с налетом прошлого века.

Меня затащила туда моя тогдашняя подруга Брендас. Мне тогда позарез нужны были деньги, а Брендас была родом из этого мира и уверяла, что хозяйка поместья Лиловые Луга очень неплохо платит сборщицам фруктов. Я согласилась и не пожалела — это была не работа, а праздник! Упоительное тепло догорающего лета, напоенного всеми ароматами сада, звонкие голоса девушек, веселый смех, торопливая закуска прямо под деревьями — о, как она была вкусна, самая простая еда! Все девушки были местные, из окрестных сел, и я вполне закономерно оказалась самой легкой среди них. Поэтому именно мне все время приходилось взбираться выше других, чтобы достать самые далекие — и конечно же самые лучшие — яблоки. Лишь мне одной было позволено лазать по веткам — мой вес они выдерживали без труда. Я просто упивалась своей силой и ловкостью, вися на ветках и швыряя яблоки в подставленные подолы, я прямо-таки плясала на этих ветках, и голос мой звенел над садом громче всех прочих.