Исповедь
Шрифт:
Ночью подморозило. Верховой снег прекратился, но усилился ветер и метель. Взмокшие от пота гимнастерки и шинели постепенно подсыхали, отнимая тепло от тела. Стало зябко и особенно остро захотелось есть. Однако походная кухня не дымила, не было дров, а вокруг был темный ельник, облепленный шапками снега. Передние наши машины и обозы стали разворачиваться и уходить назад. А мы все стояли, наш новый "командующий" никак не мог решиться на какое-либо иное действие, кроме как заставлять солдат работать до изнеможения лопатами, что было равносильно отчерпыванию из реки ложкой. К утру на перевале остались только наши машины с орудиями.
Старшина раздал сухой паек, который мы проглотили в одно мгновение,
Метель утихла, но машины были занесены уже по ступицу. Взялись опять за лопаты. Кто-то мечтательно рассказывал, что у американцев есть машины, которые могут одним заходом делать проезд в одну колею со скоростью двадцать километров в час. На фоне этого наши лопаты казались такими жалкими поделками.
Солдаты роптали и, обращаясь к командирам взводов, спрашивали, почему ими так бестолково командуют? Взводные отмалчивались - армия и субординация - что тут скажешь? В армии дураки обнаруживаются только среди подчиненных, а искать их где-то выше - субординация не позволяет.
К полудню, наконец, вернулся Гвардия и дал команду разворачиваться назад. Однако это было уже нелегко - метель сделала свое дело. Вся дорога траншея была засыпана изрядным слоем наносного снега. Только к вечеру нам удалось развернуться и пробиться назад в долину. Мы двинулись в обход. Кухня теперь, слава богу, дымилась на ходу и была надежда, наконец, подкрепиться, что мы и сделали, когда уже стемнело. Расправившись с ужином, мы тут же двинулись дальше, опять поднимаясь в горы. Машины неторопко бежали вперед под натужное завывание моторов, а мы, сидя в кузовах, дремали, прижавшись друг к другу.
Часов в одиннадцать вечера подъехали к переднему краю, который обнаружили с некоторым опозданием. Погода устоялась, ветер стих, снег не шел, светила луна и машины продвигались, не включая даже подфарники - так было светло. Передний край мы проехали, не заметив, и когда уже отъехали метров сто в сторону переднего края немцев, увидели сзади бегущего солдата, подающего рукой сигнал остановиться. Мы забарабанили по кабине, машина остановилась. Подбежавший пехотинец, запыхавшись, спросил:
– Куда вы едете? Там же немцы!
Оказалось, что мы проскочили, не заметив засыпанное снегом ответвление дороги на хутор, где был наш командир дивизиона со взводом управления. Минут через двадцать мы были на месте. Хутор представлял собой большой дом владельца хутора и на некотором удалении от него несколько хозяйственных построек.
Наши пушки поставили на прямую наводку метрах в трехстах вправо по фронту от хутора, машины замаскировали за хозяйственными постройками, а наш штаб дивизиона - на наблюдательный пункт дивизиона, расположенный в доме владельца хутора. Однако там же располагался КП стрелкового полка, которому был придан наш дивизион, и командир полка тут же распорядился убрать с КП всех лишних, чтобы мы там не маячили и не демаскировали. Пришлось нам убираться под открытое небо. Немного справа и сзади несколько холодных сараев. Но не там же располагаться? Прошедшие двое суток были очень трудными для нас, и хотелось хоть немного поспать в тепле. Чуть впереди и справа стоял небольшой домик, впритык к которому на прямой наводке была развернута батарея иптаповцев. Пошли мы туда. Три комнаты дома были заняты солдатами и офицерами этой батареи. Пустой оказалась только кладовка со стеллажами, ярусом поднимающимися вдоль трех ее стен. Нам показалось за благо разместиться на этих полках, чтобы тут же заснуть. К утру иптаповцы должны были оставить свои позиции и уехать.
Только, было, мы задремали, как раздались выстрелы орудий - наши соседи решили перед отъездом отстреляться по немцам. Ночной беспредметный огонь,
Я, было, расположился на верхней полке, где потеплее, но после первых же выстрелов перебрался на нижнюю. То ли мое чутье, то ли фронтовой опыт подсказали мне, что сейчас немцы ответят такими же гостинцами, а сверху падать высоковато. И только, было, я умостился внизу, расправил под собой складки шинели, чтобы не давили, только пригрел своим теплом настывшие доски, как раздался страшный грохот взрыва, дверь в нашу кладовку выбило и комнату заполнило тротиловой гарью, а из соседних комнат послышались крики и стоны. Наши славяне, вспоминая твою матушку, горохом сыпанули с полок на пол.
Снаряд немцев угодил в стенку комнаты, где располагался комбат иптаповцев, ушел под пол и взорвался в соседней комнате, где размещались орудийные расчеты. Сразу двенадцать человек убитых и раненых. Наши все были целые. Хорошо, что наши соседи не пустили нас к себе, заявив, что к утру они освободят весь дом. Оставаться в этом доме, в этой братской могиле стало как-то тоскливо, и мы выбрались опять под открытое небо. Наши офицеры пошли опять на КП, а солдаты стали устраиваться кто где и кто как. Я взял с собой Ступницкого и Сорокина и сказал, что поработаем часа два и соорудим себе землянку за домом, где был КП полка.
Часа два мы долбили мерзлую землю, углубившись всего чуть больше метра. Однако этого было уже достаточно, чтобы сидеть. Затем притащили парниковые рамы, накрыли яму сверху, завалили соломой, а уже поверх соломы слоем земли, оставив в одном углу лаз, который затыкали связанным пучком соломы. К утру гнездо с соломой под боком уже было готово и мы за двое суток первый раз уснули. А утром, когда подъехал старшина с кухней, еще и раздобыли у него жестяную банку из-под Рузвельтовской колбасы диаметром сантиметров десять, сделали из нее печку, трубу с пистолетный ствол и очаг был готов. Достаточно было сжечь горстку щепок, как в нашей конуре становилось тепло.
Прямого попадания снаряда в наше логовище не могло быть, размещалось оно за домом, при ударе в который снаряд взорвался бы, даже если бы он был фугасным, а осколки от него не могли пробить земляную насыпь.
Так мы обеспечивали себе защиту во время отдыха. Прошел день. Наше продвижение застопорилось. Впереди у немцев была какая-то старинная крепость или замок со стенами полутораметровой толщины. Выкурить фрицев лобовой атакой не удалось даже с помощью батарей, стоявших на прямой наводке.
А вечером, как только стемнело, старшина решил организовать в доме, куда угодил немецкий снаряд прошлой ночью, баню для управления дивизиона, воспользовавшись и остановкой, и тем, что мы опять оказались все вместе.
Часов в десять вечера уже начали мыться и прожаривать в бочке над костром свое обмундирование. Пошли и мы. И вот тут-то мне страшно не повезло. Я сдал свое обмундирование на прожарку, его опустили в бочку вместе с другими, я получил свою порцию горячей воды и пошел намыливаться. Но не успел я ощутить всю сладость этой процедуры, как в бочке выстрелил патрон, оставленный каким-то охламоном в кармане своих брюк, наше обмундирование, уже раскалившееся от жара, мгновенно вспыхнуло, и как ни проворно выхватили его из бочки, но одевать на себя было уже нечего. Мои друзья-погорельцы были запасливее меня, а у меня ничего больше не осталось, кроме белья и шинели. В таком виде я и ушел в свою землянку. Не было ничего в запасе и у старшины, и он пообещал мне съездить в дивизионные склады за обмундированием. Весь день я пролежал в своей землянке, не вылезая на поверхность, чтобы не быть осмеянным. А у самого мыслишки - хорошо, что немцы уже только обороняются, а что если бы нажали на нас, да пришлось бы отступать? Как бы я тогда, в одних-то подштанниках? Срам один!