Исповедальня

Уильямс Теннесси

Леона. Любовь?

Молодой человек смеется.

Мальчик. Интерес?

Молодой человек. Это ближе, намного ближе. Да, это почти то. Слово, которое мне приходит на ум- это удивление. Способность удивляться Я потерял способность удивляться, настолько потерял, что если я проснусь однажды ночью в своей комнате и увижу такую фантастическую рыбину, плавающую прямо над моей головой, то и это не удивит меня по-настоящему.

Леона. То есть, ты бы подумал, что тебе все это снится?

Молодой человек. О, нет. Я бы понимал, что не сплю. Но не удивился бы по- настоящему. (Он подымается и направляется к месту «исповедальни», свет концентрируется на нем) Есть какая-то непристойность, убийственная непристойность в чувствах большинства гомосексуалистов. Ощущения глубокие, мощные, грубые и характер их неизменен. Любовный акт, как инъекция шприцом, к которой

они пристрастились, но которая уводит их все дальше и дальше от чувства интереса и удивления. Эта возможность разнообразия и неожиданности в их- «любовной жизни» — (Он горько улыбается) — как то странно отражается на других сторонах… «чувственности». (Он улыбается опять) Да, когда-то, довольно уже давно, я бывал поражен ощущением, что я живой, тем, что я — это я, что я живу! Дар небес, во плоти, да, по какой-то таинственной причине, единственное, неповторимое, захватывающее ощущение того, что я существую: живу! — И когда бы я не чувствовал это- этот удар — это чувство — чего? — самоосуществления? — всякий раз я был ошеломлен, я был поражен этим. И существованием всего, что существует, я был поражен как молнией… Это более, чем поражало меня, это приводило меня в панику, внезапное чувство — я думаю, что это было похоже на эпилептический удар, разве что я не падал на землю в конвульсиях; нет скорее я пытался затеряться в толпе на улице, пока припадок закончится. Это были страшные приступы. Однажды, я забрался в горы и разбил свой автомобиль о дерево, и я не уверен, что не желал это сделать… В лесу, иногда, ты видишь гигантское дерево, ему несколько сот лет, оно многое повидало, оно побито молнией и все равно упрямо живет и наращивает кору. Мне интересно, если бы такое дерево получило такой же урок, как и я — ничему не удивляться, стало бы оно жить двести, триста лет дальше? Этот мальчик, которого я подобрал этой ночью, ребенок из кукурузной страны, все еще имеет способность удивляться тому, что видит, слышит и чувствует в этом земном мире. Всю дорогу, что мы ехали по Каньону к моему дому, он твердил — «Я не верю, я не верю, что я доехал до Тихого океана, величайшего океана в мире!» так, как будто ни Магеллан, ни Бильбао, ни даже индейцы никогда не видели этого прежде… И это волнение напомнило мне о моей потере способности сказать «О. боже!» вместо «Ну и ладно.» Я задал все вопросы, прокричал их глухим небесам, пока не охрип и не посинел, но не получил ответа, даже намека, вообще никакого, понимаешь ли, но солнце встает каждое утро, и садится ночью, и галактики передвигаются по ночному небу, как хористы по сцене, механические хористы: один, второй, третий, бум-с, один, два, три, бум-с… Повторяй любой вопрос сколько хочешь, но чего ты добьешься, что получишь в ответ? — Большой раздробленный камень в пустыне, монументальный символ истощенной страсти и путанице в тебе, глупый каменный парализованный Сфинкс, который не знает ответов, также как и ты, но при этом ведет себя, как оракул на все времена, ожидающий своим животом услышать некие знаки вселенского разума, и если бы он проснулся однажды ночью на краю пустыни и увидел бы эту фантастическую рыбину, плывущую над его головой — знаете, что бы он сказал? Он бы сказал: «Ну и ладно» — и опять отправился бы спать следующие пять тысяч лет.

Он возвращается, свет «исповедальни» гаснет, бар освещается. Он возвращается к столику и примеривает свой шейный платок на мальчика., пока говорит.

Твой велосипед все еще в моей машине. Поставить его на тротуар?

Мальчик. Я сам заберу его. (Он обращается к Леоне) Спокойной ночи.

Леона. Ты мог бы поставить свой велосипед ко мне в трейлер и добраться до берега со мной. В моем трейлере есть две койки.

Мальчик. Спасибо, но я…

Леона. Почему нет? Это ничего не будет тебе стоить, и мы составим компанию друг другу.

Мальчик. Я, м-м, я…

Леона. Почему нет? Ты боишься, что я начну приставать к тебе, солнышко мое?

Мальчик. Я, м-м, Я уже спланировал свое путешествие. Моя цель-Мексика.

Леона. Мексика — опасная страна для малыша, которому не везет, и ты можешь заболеть там. Тебе бы лучше отправиться со мной. Я бы познакомила тебя с их обществом, если тебе это нужно.

Мальчик. Это мило с Вашей стороны, но я лучше пойду возьму свой велосипед…

Билл.(Стиву) Она пригласила молодого пидора в свой вонючий трейлер, но получила отказ.

Леона. Тебе не понять, когда один человек, хочет помочь другому, это вне твоего понимания.

Мальчик двигается к просцениуму, выщипывая волоски из свитера, который был на нем в баре. Бар темнеет и голоса утихают. Свет зажигается в «исповедальне», как только мальчик входит в это пространство.

Мальчик. В Голденфилде, в Йове был только один такой человек, как этот. Он держал цветочный магазин и я слышал, как пацаны говорили о нем. Говорили, что если войти в заднюю комнату цветочного магазина, то увидишь — она отделана в Китайском стиле, фимиам, откровенные картинки на стенах. Я боялся ходить туда. Я даже боялся ходить по этой улице, на которой находился

тот магазин. Ребята смеялись над этим человеком, они говорили, что он — грязное слово —, но что он дает им каждый раз два доллара, когда они приходят туда. Однажды, был спор о том, что делает человека таким, как он, и я помню Клей Риверз сказал, что у таких людей есть что-то в горле, что отличает их от обычных и что вынуждает их — грязное слово- и я почувствовал, что у меня горит лицо и перехватывает дыхание, так что я не могу вставить ни слова в общий разговор. Однажды, однажды зимней ночью, я ехал вдоль улицы, на которой был цветочный магазин и увидел, что он был закрыт — на продажу- и я слышал, что его хозяин был выгнан из города, потому что он — грязное слово- имел аморальные отношения со школьником. Это все, что я знал об этом мире до сегодняшней ночи. Эта ночь- была посвящением. Это потрясло меня, потому что я желал и был желанен, также. Я никогда больше не вспоминал о том — грязное слово- человеке из цветочного магазина., но у меня, мне кажется, повторится Это опять и в следующий раз я не сделаю больше ошибки, показав свою потрясение и удовольствие. — Я думаю гнать на своем велосипеде всю ночь, мне надо о многом подумать… (Он покидает место «исповедальни» и выходит из бара)

Леона. (внезапно) Эй, твои деньги! (Она бросается я к двери) ЭЙ, ИЗ ЙОВЫ В МЕКСИКУ, ЭЙ!

Билл. Ему не нужны эти жалкие пять баксов, ему бы был нужен весь кошелек. Ничего, он еще поимеет какого-нибудь педераста, и опять запрыгнет на свой велосипед с невинным и сладким видом, как у твоего братца, игравшего на скрипочке в церкви.

Леона выбегает с криком.

Стив. Берег переполнен ими, они собираются здесь, как животные в стаю. (появляясь в «исповедальне») У меня нет моральных возражений против них, как членов общества, просто я не поощряю их здесь. Придет один — следом другие. Потом ты узнаешь, что держишь, как они говорят, гей-бар и это уже похоже на клетку для птиц, они заполняют весь бар и набиваются в мужском туалете. Бизнес идет замечательно несколько месяцев. Затем наступает расплата. Место оцеплено, мальчиков упрятали в полицейский фургон, и твой бар на замке. А потом коп или бандиты наносят тебе визит вежливости, улыбка до ушей, все очень дружелюбно. Тебе говорят: «У тебя хорошее место, на самом деле бойкое, но тебе нужна крыша.» Тебе предлагает крышу и ты покупаешь ее. Бар вновь открыт и дела идут опять отлично еще несколько месяцев. А потом? Потом опять наезд — и опять бар открыт, ты платишь за свой нос. За свои уши и свою задницу. Кому это нужно? Мне этого не надо. Мне нужно маленькое надежное дельце, которое я бы мог вести сам, и которое приносило бы мне маленький, но твердый доход. Никаких теплых отношений ни с бандитами, ни с полицией. Я хочу знать тех людей, что приходят сюда, настолько хорошо, чтобы мог поднести им их порцию ликера или пива до того, как они ее закажут, сразу, как они появились в дверях. И все их личные проблемы я хочу знать также.

Виолетта начинает раскачиваться взад и вперед, как водоросль.

Я люблю, я привязан, у меня личный интерес к своим постоянным посетителям. Они присылают мне открытки оттуда, где они бывают и рассказывают о своей жизни и мне интересно это. Вот, в прошлом месяце один из них, кого я не видел почти пят лет, умер в Мехико и меня известили о его смерти, и сообщили, что он завещал мне все, что имел в этом мире — свое имущество и двести пятьдесят долларов сбережений в банке. Такие вещи прекрасны, как музыка. Все это, эти люди занимают место семьи в моей жизни. Мне нравится спускаться по этим ступеням из своей комнаты, чтобы открыть бар вечером, и когда я закрываюсь на ночь, то мне нравится подниматься по этим ступеням со своей чашкой Балантинского эля, и эти истории, шутки, признания и исповеди, которые я слышал ночью, делают меня не таким одиноким…У меня бывают сердечные приступы, и я бы соврал, если бы сказал, что это не волнует меня. Я умру однажды ночью на этих ступенях и надеюсь, что меня не станут будить, что я буду спать спокойно.

Во время его монолога свет концентрируется на нем, а весь бар в затемнении. Появляется Леона. Свет в баре возвращается, но не такой яркий, как раньше.

Леона. Здесь что, паровая машина? Может кто-то завел сюда паровую машину, пока меня не было?

Монк.(вернувшись из своих раздумий) Что?

Леона. Я слышу что-то, типа пф-пф, как- будто старый локомотив прибывает на станцию. (Она намекает на чавкающие звуки, которые доносятся от неосвещенного столика, за которым между Биллом и Стивом сидит Виолетта) Ну да ладно, мой дом на колесах. Сладкий бурбон, Монк.

Монк. Леона, тебе уже хватит.

Леона. Монк, уже наступило завтра, день смерти моего брата прошел, со мной все будет в порядке. (Она направляется к стойке бара). Это было слишком эгоистично с моей стороны хотеть, чтобы он был все еще жив. (Острый луч света задевает заплаканное и перекошенное от страсти лицо Виолетты на другом конце стола) Она как будто держит святыню в своих руках…

Свет медленно гаснет