Исправленному верить (сборник)

Перумов Ник

– Это всё, – повторил доктор и вдруг заговорил – возбуждённо, с надрывом: – Как вы не понимаете?! Иногда надо смириться. Просто принять! Как приняли мы свой час Х, как принимаем «райки». Прекратить суетиться и встретить неизбежное спокойно. Нам не остановить Землю! Зона расти не перестанет! Наступит момент, когда безопасных номеров не останется! Зона загонит нас в угол! Это непременно случится. Так зачем мы бьёмся, теряя последние силы?! Я стар. Я устал! Подумайте, кого мы спасаем? Их? – Он указал в сторону убегающих в перспективу дверей. – Себя? Довольно самообмана!

Нас бросили здесь. Ушли, не оглянувшись! Мы – ненужный хлам! Отработанный материал! Горькое напоминание о тленности всего сущего! Мы вызываем лишь жалость и страх! Страх того, что когда-то немощь придёт и к ним! Так для чего…

Он не договорил. Обречённо махнув рукой, пошёл по направлению к Зоне.

Когда генн Алексей скрылся за поворотом, к Матрёше вернулся дар речи.

– Триста пятнадцатый… подготовить же надо… – пролепетала она, опускаясь на дорожку-эскалатор.

Широкая, покрытая мягким ковром лента нехотя поползла в противоположную сторону.

Известие о капитуляции доктора Скрыбин принял сдержанно. Поднял на подавленную Матрёшу затуманенные бессонными ночами глаза и снова уткнулся в планшет.

– Я должен подумать, – пробурчал он.

В словаре Скрыбина это означало «Оставьте меня в покое». Матрёшу захлестнуло отчаяние, почти ненависть – как он может оставаться таким спокойным?! Она хотела что-то крикнуть, обвинить, но подавилась словами и выскочила из комнатушки, изо всех сил хлопнув дверью.

Вечером, пытаясь растолкать уснувшего постояльца в соседнем со скрыбинским номере, Матрёша почувствовала обволакивающую дурноту.

Цепляясь за стену, она выволокла своё ставшее вдруг неподъёмным тело из отвоёванной Зоной комнаты и поплелась к Николаю Андреевичу.

Он, как обычно, полулежал на подушках, только неизменный планшет валялся на полу посреди номера. Скрыбин смотрел в окно на убегающие в бесконечность старые липы.

– Довольно теории. Не пойду, – произнёс он тихо.

В его голосе было что-то, от чего бурлящая в груди целый день обида улетучилась, как подхваченный сквозняком дымок. Матрёша присела рядом.

– А некуда идти, – сказала она, точно утешая капризничающего ребёнка. – Пять номеров осталось, они все заняты.

Николай Андреевич положил сухую шершавую ладонь на руку Матрёши.

– Вот и славно, – улыбнулся он чему-то. – Спасибо вам, и простите меня, если что.

Матрёша не ответила. Смотрела на погружающегося в дрёму старика и думала о своём.

В комнате ничего не менялось – так же горел тусклый свет, так же тяжело дышал спящий старик, только Матрёшины веки стали наливаться свинцовой тяжестью да заговорили, зашептались человеческими голосами растворённые в пустоте старые липы.

Спа-ать!

Матрёша уронила на грудь отяжелевшую голову…

Пространство было густым, как горчичный мёд. Николай Андреевич попытался развести его, но руки увязли в тёмной патоке. Рванувшись всем телом, он хотел сделать шаг, но проклятый сироп сгустился и почернел.

Вязкая масса быстро застывала, схватывалась, сковывая руки и ноги. Тягучим чёрным тестом вползала в горло при вдохе. Скрыбин забился, стараясь отвоевать у топкого пространства хоть сколько-нибудь места. Титаническим усилием оттолкнул пустоту, вырывая ноги из засасывающего мрака, сделал два шага… И вдруг с убийственной отчётливостью понял, что не произвёл ни единого движения. Теряя рассудок, закричал. Звук увяз в смоляной топи. Руки и ноги сковало. Замерло, оцепенело всё вокруг – звуки, темнота, время, – пространство залипло.

В угасающее сознание Скрыбина неслышно прокрался образ – русоволосая женщина. Она сидела у зеркала в длинной прозрачной рубашке, подхватив тонкими руками рассыпающиеся волосы. Смеялась… В полуоткрытое окно лился солнечный свет. Утренний ветерок трепал выпавшую из пучка прядь, перебирал складки на рубашке, ерошил невесомые лепестки стоящих на подоконнике незабудок. Всё вокруг трепетало, двигалось, дышало – жило.

– Движение… – прошептал Скрыбин, но слова отразились лишь ослепительной вспышкой в сознании.

Паника прошла. Как он мог забыть?! Скорость мысли. Движение! Память… Он думал об этом, искал – там, в другой реальности. Там, где потерял всё, но где хранил и пестовал главное – разум. Только не знающая преград и оков мысль способна двигаться там, где останавливается всё. Только она способна преодолеть непреодолимое!

И только страх может её остановить…

Двигаться! Двигаться дальше! Куда? Неизвестно. Сквозь залипшее, сдавливающее пространство. Сквозь застывшее время.

На смену женщине явились какие-то увлечённо спорящие люди. Молодые, красивые, очень знакомые, но забытые. Формулы, расчёты, бегущие поверх их лиц. Туман из цифр и символов… Аномальное ускорение? Траектория «кротовой норы»?

Бородатый мужчина, чертящий что-то на демонстрационной панели…

Быстрее!

Лакающий воду из поильника рыжий пёс…

Ещё быстрее!!

Сильные руки, ловящие радостно визжащего Николашу…

Высоко!

Ещё выше!!!

Свет.

Хрусталь. Чистота. Огромный мир вокруг.

Чья-то жёсткая борода… Тёмное, до бронзовой смуглоты, лицо. И глаза. Лучистые. Светло-карие. Словно изнутри солнцем просвеченные. Морщины… Совсем не страшные. Пряди серебрящихся волос. Неловкие, раздутые в суставах пальцы. Что-то поглощает страх… Что-то ликующее и мягкое. Колени, на которых сидит Николаша, костлявые, жёсткие, но слезать с них не хочется. Сидеть на них надёжно и… правильно.

Кто этот старик? Почему Николаша сидит у него на коленях?! Ведь… Ах да! В те времена не было ещё «райков». Потому у Николаши был прадед – дед Ваня.

И мир был огромный. Не исчерченный лабиринтами слепленной кое-как бесконечности.

Он нашёл его!!

Выбрался!

Выкарабкался…

Николай Андреевич застонал, открыл глаза.

– Движение мысли, – просипел он. – Память. Мир… чистый. Я помню его. Только я и помню. Только я мог… теперь.

Матрёша испуганно хлопала глазами: