Исправленному верить (сборник)
Шрифт:
К утру ему удалось забыться сном.
Проснулся он почти к полудню. Тетка известила, что Желихов уже ушел, и Германн мысленно порадовался этому. Отказавшись от завтрака, он попросил перо и бумагу и снова закрылся в комнате.
Еще через час он со всей любезностью попрощался и тоже покинул дом.
Когда Томскому доложили о посетителе, он не поверил своим ушам:
– Как? Какова, говоришь, фамилия?
Лакей повторил.
– Из себя непредставительный, да и одет неважно. Пришел пешком. Швейцар не знал, пускать или нет, да тот сказал, что хороший знакомый.
– Нет, нет. Проси!
Томский бросил так и не разрезанный роман и перевязал пояс халата.
Лакей ввел визитера.
– Германн! А я и не поверил, что это ты. – Томский шагнул навстречу, не понимая толком, как приветствовать нежданного посетителя. – Так ты уж… – вышла заминка. – Поправился? Вот славная новость.
– Поправился, – с улыбкой сказал Германн.
– Славно, славно, – повторил Томский, не зная, что еще сказать. – Тимофей, неси-ка чаю!
Германн стоял, все так же странно улыбаясь и машинальным движением потирая руки.
«Денег пришел просить, – подумал Томский. – Надо бы половчее свернуть эту канитель».
Он уже жалел, что согласился принять неудобного знакомца. О чем с ним и говорить-то теперь было? Не былые же лихости вспоминать… Да и к слову, никогда не водилось между ними особенной дружбы…
– Ну, что ты сейчас? Восстановился ли в части?
– Нет, не восстановился, – коротко ответил Германн. – Я теперь имею другие намерения.
Он замолчал. Казалось, он вовсе не был заинтересован в поддержании беседы. Тимофей внес чай.
Томский принялся было излагать сведения об общих приятелях, но Германн слушал невнимательно.
– А Нарумов получил наследство, – рассказывал Томский. – Вышел в отставку и заделался покровителем искусств. Да, собственно, не всех искусств, а преимущественно балетного… и балетных.
Он засмеялся, и Германн, спохватившись, посмеялся вместе с ним.
– А что Лизавета Ивановна? – спросил он вдруг, с отсутствующим видом вертя в пальцах ложечку. – Где она сейчас?
– Какая Лизавета Ивановна? – озадачился Томский.
– У твоей бабушки, графини ***, кажется, была воспитанница…
– Lise? – удивился Томский. – Она вышла замуж. Ей сыскалась хорошая партия, сын бывшего управителя grand-maman [15] . По слухам, они живут счастливо… А ты разве был знаком?
– Шапочно, – ответил Германн. – Но, впрочем, был бы рад продолжить приятельство. Я сейчас, фигурально выражаясь, подбираю нити прошлого. Обхожу, как видишь, всех знакомых… Не разодолжишь ли адресом?
15
Grand-maman (фр.) – бабушка.
– Да у меня и нет его. – Удивление Томского росло.
Неожиданно он припомнил, что одно время поддразнивал Лизу каким-то влюбленным в нее инженерным офицером и что об этом офицере рассказывал ему впервые именно Германн… и рассказывал так неравнодушно, что он даже сам навлек на себя подозрения в романтических намерениях…
– Нет, погоди, – тут же передумал Томский. – Должен быть адрес. Она писала мне несколько раз. Вспомнить только надо, где
Он подошел к бюро и принялся рыться в бумагах.
Германн сидел неподвижно, задумчиво скользя глазами по комнате. Взгляд его упал на стоящую поодаль раскрытую коробку с парой новехоньких дуэльных пистолетов.
– Хороши! – одобрительно сказал он.
– Что? – Томский оторвал от бумаг голову. – А! Утром только доставили. Вчера купил на Невском у Куракина.
– Это Лепажа?
– Да, – ответил Томский рассеянно, перебирая пачку конвертов. – Ты осторожней с ними, я зарядил один… Нашел!
Записав адрес, он вручил его Германну, предупредив напоследок:
– Но только не знаю, захочет ли она тебя видеть. Я слышал, они замкнуто живут.
Он нарочно сказал «они», желая вновь подчеркнуть семейное счастие Лизаветы Ивановны.
– Ничего, – благодарно кивнул Германн, закрывая крышку футляра и принимая листок. – И не надо, коли не захочет… Знаешь, а у меня ведь дело к тебе, Paul.
«Ну, добрался наконец», – облегченно подумал Томский. Ему хотелось побыстрее покончить с неприятным визитом.
– Изволь. Какое ж дело?
Герман посмотрел на него пристально, словно оценивая. Произведя какие-то мысленные расчеты, он качнул головой:
– После скажу. Я зайду к тебе еще. Пустишь?
– Зачем же после? – пробормотал Томский. – Лучше бы сейчас… Впрочем, как знаешь…
– Я в пятницу в такое же время, – сухо произнес Германн, точно не спрашивал дозволения, а отдавал распоряжение. – Будешь ли дома?
Получив утвердительный кивок, он незамедлительно откланялся, и Томский не особенно усердствовал его удерживать. В присутствии Германна ощущал он чрезвычайное стеснение, даже робость. Отчего-то при взгляде на улыбающееся лицо незваного посетителя в душе шевелилось нечто тяжелое, холодное… какое-то словно бы предчувствие. «Пустое!» – сказал себе Томский, обругав себя за глупую мнительность. Какое тут могло быть предчувствие, добавил он мысленно, с какого бока… Он велел Тимофею убирать чашки и направился на половину жены, все еще мысленно посмеиваясь над собой.
Пропажи одного из лепажевских пистолетов он не обнаружил ни в тот день, ни на следующий.
3. Пиковый интерес
Лизавета Ивановна разбирала покупки. Две пары перчаток, три аршина французских блондовых кружев [16] , вердепомовые [17] ленты с цветочным тиснением – приказчик в галантерейной лавке не напрасно расстарался сегодня перед покупательницей.
Миловидная быстроглазая горничная принесла запечатанный конверт без почтового штемпеля. Обратного адреса тоже не значилось.
16
Блонды – кружева золотистого цвета из шелка-сырца.
17
Вердепомовый (от фр. vert de pomme) – яблочно-зеленый, салатовый.