Исправленному верить (сборник)
Шрифт:
– Дело в том, – скучным голосом объяснил Шульцов, – что вокруг Александры Колпаковой происходят необъяснимые вещи. Случайно обидевшая ее женщина тяжело, возможно смертельно, заболела. Пан, о котором вы упомянули, трагически погиб этой ночью. Он был влюблен в Александру, ревновал ее к вам и…
– И при этом писал за нее стихи, которые должны были привлечь мое внимание к заурядной, в общем-то, женщине. Надо сказать, это ему почти удалось.
– То есть о… розыгрыше вы знаете?
– Александра созналась. После этого я ее не видел и видеть не собираюсь.
– Вы ответили на ее последнее письмо?
– Разумеется,
– Я этого делать не стану и вам не советую. То, что я скажу, покажется странным, но Саша из той категории людей, обижать которых может быть опасно.
– Ее отсутствующий отец – мафиозо? – Овалов махнул рукой, подзывая официантку: – Счет.
– Дело не в отце. – В подобном обществе Шульцов не стал бы пить даже амброзию, не то что третьесортный кофе. – Вы привели одну цитату, позвольте напомнить вам другую. О кирпичах, которые просто так на голову не падают. Увы, очень похоже, что обидевший Сашу стоит под кирпичом.
– Так бы сразу и сказали, – брезгливо поморщился «Д.». – Я бы сэкономил время и пусть небольшие, но деньги. Нет, я не жаден, но у меня есть принципы, один из которых – не иметь дела с шарлатанами. Когда вы назвались, мне показалось, что я слышал ваше имя; я пробил через Яндекс и не ошибся – вы очередной жулик от магии. Надо отдать вам должное, работаете вы нетривиально, но я оплачивать защиту от летучих кирпичей не собираюсь. Обратите свое внимание на слабый пол, с ними у вас выйдет лучше. Счастливо оставаться.
Выходить вместе после подобной отповеди можно было, лишь имея в виду подраться. Шульцов задержался под синтетическим плющом и даже заказал бокал вина, более или менее сносного. Половину историк выпил, половину оставил игуанам, вложил в счет чаевые, в два раза превосходящие стоимость потребленного Оваловым кофе, и с чувством выполненного долга покинул ядовито-зеленое заведение.
Оглядываться историк не любил, но в этот раз почему-то оглянулся. На украшавшем фасад черном кованом букете что-то желтело, Олег Евгеньевич вгляделся и понял, что это канарейка.
– Я же умыл руки, – пробормотал ученый, не отрывая взгляда от нахохлившегося комка. Канарейка сидела неподвижно, славная такая пичужка, по глупости вылетевшая из клетки в голод и холод. Шульцов набрал вызывающий отвращение номер:
– Господин Овалов, это снова Шульцов. Вы вольны считать меня кем угодно, но я вам настоятельно советую не связываться с канарейками, где бы вы их ни встретили.
– Я понял, – ответил «макак». – Я приму смерть от коня своего.
Раздались короткие гудки. Шульцов не плюнул и не выругался исключительно по той же причине, по которой, наступив минувшей ночью в собственном коридоре на что-то взвывшее, возопил: «Господи ты боже мой, Барсик!»
Глава 4
Санкт-Петербург. 23–25 марта 20** года
Следующая неделя запомнилась похоронами. Вышло, что Спадникову и Стаса провожали в один день и почти в один час. Не пойти к «Надежде Константиновне» Шульцов не мог, хоть и понимал, что Гумно-Живицкие отсутствия ему не простят. Они и не простили, как всегда многословно. В прежние годы это надолго выбило
Овалов успешно избегал кирпичей; будь иначе, сосед не преминул бы сообщить об очередной жертве. Разговор в «Рептилии» Олег Евгеньевич постарался выбросить из головы, но гаденькая занозка временами давала о себе знать, в остальном же все шло своим чередом, и шло неплохо. Жена с дочкой, пользуясь дарованной хозяйкой пятидесятипроцентной скидкой, осуществили свою давнюю мечту о косметологе и зачастили в «Клеопат-РУ». Похорошевшая и ставшая крайне домовитой Соня освоила луковый суп, март наконец-то собрался стать весной, а экс-кот Егор вылез из-под ванны и обновил лоток. Попутно выяснилось, что Фатима, в отличие от своего братца, не стерилизована, и на глядящий в шульцовскую кухню тополь с песнями полезли коты. Олег Евгеньевич не думал, что окрестности столь богаты этой формой жизни.
– Пап, – обрадовала Соня, – объявление о пристройстве мы сделаем вечером.
Историк, как раз отчищавший брюки от шерсти, лишь попросил купить пуходерку. В тот же день на проспекте Стачек он встретил показавшегося знакомым священника, шествующего в сопровождении пары здоровенных охранников. Шел пост, но батюшка преспокойно жевал шаверму. Зрелище было столь странным, что историк, вместо того чтобы нырнуть в переход, проводил парадоксальную троицу до перекрестка, где она, то бишь троица, злостно нарушив правила уличного движения, двинулась через забитый транспортом проспект. Олег Евгеньевич хотел жить. Он остановился.
Звонок полковника застиг Шульцова у светофора.
– Вы где?
Шульцов сказал.
– Очень удачно. Займите в ресторане на углу столик. Мы с Ольгой Глебовной уже подъезжаем…
В час пик подъезжать по проспекту Стачек можно долго. Историк успел выпить кофе, изучить винную карту и заказать для Комаровой ее «Варьку». Начинало темнеть, и угловой дом с массивной зубчатой башней на глазах превращался в подобие инфернального замка с некогда любимых дочкой картинок. Шульцов попросил еще кофе и начал поти-хоньку волноваться, но не успел растаять сахар, как те, кого он ждал, появились. Вместе с Геннадием.
– Олег Евгеньевич, – с места в карьер начал сосед, протягивая записку, – вам этот адрес что-нибудь говорит?
– На первый взгляд, пожалуй, нет.
– А на второй? Это…
Аркадий Филиппович подробно и точно описал старый питерский дом с его пристроенными шахтами для лифтов, словно бы падающими вазами на крыше и странным кованым украшением, вопреки всем революциям, войнам и разрухам висящим над аркой, что ведет в глубь узкого двора.
– Черт! – Взметенный энергичным взмахом кофе выплеснулся на клетчатую скатерть. – Этот… или очень похожий дом фотографировал Артемий!.. За день до смерти.