Исправленному верить (сборник)
Шрифт:
Огромная, с две Стасовы квартиры, не меньше, комната напоминала сибирский двор после февральского бурана, когда средь сугробов в человеческий рост протоптана пара тропок – к поленнице и калитке. Здесь снежные горы заменяли серванты, горки, этажерки, столики, бюро, объединенные в единое целое баулами, чемоданами, посылочными ящиками, шляпными картонками, связками газет, журналов, книг. Яблоньками тянулись вверх рогатая вешалка, два торшера с абажурами и один без. Кустик лыж и лыжных палок, скатанный в рулон коврище, оскалившийся рояль, на клавишах – ворох засохших цветов. Узкая тропа,
– Вы садитесь. – Нинель сдернула с сиденья металлический поднос со стиральным порошком и лампочками. – Хотите гриба?
На освобожденном сиденье красовалось старое демисезонное пальто, покрытое слоем рыжей шерсти, видимо, кошачьей; Шульцов же для представительности надел темный костюм. Ситуацию спас сам источник шерсти, молча водворившийся на свой трон. Историк вежливо улыбнулся и с облегчением уселся на диван; тот, правда, оказался продавлен. Нинель Антоновна суетливо освободила второй стул и повторила:
– Гриба хотите? Он такой очищающий… Даже не заряженный. Как вы думаете, ваша дама меня посмотрит?
– Нинель!
– Что, Розик?
– Не забивай молодому человеку голову своими болячками и не навязывай свою отраву. Сварить вам кофе?
– Если вас не затруднит, – торопливо согласился Олег Евгеньевич, вспомнив мерзкий студенистый блин, проживавший в трехлитровой банке у бабы Фаины. – Признаться, я очень люблю кофе.
– Я тоже, – откликнулась Розик. Среди рассохшейся мебели и перевязанных веревками чемоданов она больше не казалась жуткой. Старуха и старуха, знававшая лучшие времена и угодившая на склоне лет в эту дыру.
– А вы ведь так нам и не представились! – капризно посетовала Нинель.
– Олег, – исправил свою оплошность Шульцов. – Евгеньевич. Вижу, у вас и собака, и кошка. Неужели они ладят?
– По-всякому, – вздохнула старушка. – Как хорошо, что вы к нам зашли… Здесь так скучно, Розик ругается, Клавушка болеет, а раньше только и знала, что по универмагам ходить. В телевизоре все такое страшное, а читать мне трудно, глаукома… Я квартирантку привела, славную такую, думала, будет с кем поговорить, а она домой вернулась, маму пожалела…
Чем дольше они говорили, тем больше Шульцов сомневался, что находится в оке бури. Ну, старухи, ну, три, ну, живут одни, так мало ли какие совпадения случаются? Да, встретив Розика впервые, можно испугаться, но Нарина – наверняка испорченное «Наринэ», а южные красавицы, состарившись, становятся похожи на колдуний. Собачка? Так Наташа Саврасова боялась шавок вообще, а не бедняги Тантика, Спадников же наверняка заинтересовался орнаментами на фасаде и в парадных, вот и фотографировал…
– Прошу. – Розик внесла покрытый патиной серебряный поднос с белой, толстой, удивительно современной чашечкой и довоенной сахарницей, украшенной самолетиком. – Можете курить.
– Спасибо, но я не курю.
– Курить
Шульцов играл. С тетками и бабушками лет тридцать пять назад.
– Нинель, твоя навязчивость становится неприличной.
– Ну, Розик… – Губки старушки задрожали, и Шульцов внезапно понял, что Нинель успела их подвести юной розовой помадой. – Мы так давно не играли, а Олежек Евгеньевич все равно ждет свою даму…
– Клавдию осматривают уже десять минут. – Розик-Нарина-«Медея» сняла со стула сперва кота, потом пальто и, одернув юбку, уселась. – Оставшегося времени может хватить на кофе, но не на игру. А жаль – дамский преферанс был одним из немногих наших развлечений…
– Но ведь можно не доигрывать? – Нинель смотрела на Шульцова, как Соня, когда она еще выпрашивала игрушки. – Мы так надеялись, что дама, которая купила клетку, станет к нам приходить, а она умерла. Такой ужас…
– Нинель!
– А что я такого сказала? Олег Евгеньевич, вы ведь не сердитесь? Ведь правда? И почему вы не пьете кофе? Я не могу пить горячее, зубы… Вы тоже?
– Простите, задумался. – Историк торопливо отхлебнул из белой чашки. Вкус был несколько непривычным, похоже, Розик пустила в ход что-то вроде кардамона. – Отличный кофе, и я в самом деле не прочь сыграть, только не судите строго. Последний раз за кинга я садился в школе.
Нинель хлопнула в ладоши и вытащила школьную тетрадочку с портретом Пушкина. Розик улыбнулась, как улыбаются большие актрисы.
– Вы очень вежливы, и мы этим воспользуемся. Играем в простого, «заводной» – это слишком.
– Но с «ералашем», – встряла Нинель. – Пожалуйста, давайте с «ералашем»!
Медики вернулись, когда играли «не брать валетов и королей». Розик, услышав шаги, положила карты рубашкой вверх, Нинель расстроенно заморгала.
– Я думала, – призналась она, – мы хотя бы до «ералаша»…
Перебравшийся из коридора в комнату во время «не брать червей» Тантик вновь затявкал. Кот обернулся на лай, к его приплюснутой морде навеки прилипло презрение.
– Вот и мы, – изрекла Ким бодрым медицинским тоном, памятным Шульцову по его собственной «главной» бабушке. – Ольга Глебовна советует лечь в больницу, и я ее в этом поддерживаю.
– Не пойду! – выкрикнула рыхлая белокожая женщина в переливчатом кимоно с драконами. Старшая. Третья. – Умру здесь…
– Не говори глупостей. – Розик явно была в этой безумной квартире главной. – Ирина Юрьевна, она завтра согласится.
– Вот и хорошо, – тон врачихи стал еще бодрее, – думайте. Я утром позвоню.
– Спасибо за кофе. – Шульцов хотел положить карты, но Нинель схватила его за руку:
– Пожалуйста, ну пожалуйста… Ольга Глебовна, можно, он доиграет?! Нам осталось совсем немножечко…
– Это не так, – «Медея» была еще и правдива, – мы играем всего третью игру.
– Ну и что? Мы же не в «заводного»! Олечка Глебовна, ну позвольте Олежику Евгеньевичу хотя бы до «ералаша»…
– Я пока выигрываю. – Шульцов взглянул на Клавдию Никаноровну. – Может быть, вы меня замените?