Исправленному верить (сборник)
Шрифт:
– Любы… никакие. – Каддз вдруг сообразил, что жандарм, этот толстый шут гороховый, который только и интересуется, что дармовой выпивкой, и несёт всякую чушь, перед камерой явился по полной форме, застёгнутый, как говорится – при орденах и регалиях, вымыт и выбрит, смотрит прямо и осмысленно и говорит чётко, ясно и внятно. Он осознал, что их диалог фиксируется и что, даже если он не имеет юридической силы, что вряд ли, кровь и карьеру может попортить очень неслабо. «Готов поспорить, что у него обувь вычищена до блеска, – невпопад подумал он, – несмотря на то что камера не захватывает ноги».
– Я…
– …выше закона? – подхватил жандарм.
«Ну, конечно!» – хотел крикнуть Каддз.
– Нет, ну что вы. Я не это имел в виду.
– Что ж, – неожиданно сказал штабс-ротмистр, – тогда – честь имею. – И полностью прекратил дискуссию, вырубив связь со своей стороны.
Каддз протянул было руку на кнопку вызова, однако спохватился. Во-первых, это выглядело глупо. Во-вторых, жандарм в таких делах был в своём праве и мог не подчиняться.
Время связи неумолимо уходило. Каддз взглянул на часы. Да, плохо дело!
– С бета-связью так постоянно. – Майор Зайцев-Заруба сидел в кресле и с отстранённым видом разглядывал стило планшета. – Появляется – исчезает. Однако никогда не исчезает больше чем на шесть с половиной часов. Почему – неизвестно, но это давным-давно зафиксированный факт. Не переживайте… господин подполковник. Шесть с половиной часов невыхода на связь не вызовут никаких переживаний в штабе флота. Соответственно, тринадцать часов не вызовут никаких переживаний в Генеральном Штабе.
– А что потом? – спросил Каддз, который прекрасно понимал, что «потом», но боялся себе в этом признаться.
– А ничего страшного, – сказал майор Заруба, выкидывая стило в корзину.
Что будет потом, было понятно обоим. Сложись всё нормально – и сейчас они бы уже доложили о выполнении задания и получили бы новый приказ. Скорее всего – возвращаться на базу. Хотя, вполне возможно, что напротив, прыжок чёрт-те куда дальше. Без приказа они не имели права возвращаться. Через шесть с половиной часов невыхода на связь за ними пришлют поисково-спасательное судно с полномочной комиссией. Когда выяснится, что боевая ситуация началась и завершилась нормально, а весь сыр-бор разгорелся из-за непоняток на ровном месте, при том, что все живы и, за исключением Лося, здоровы, да и Лось, кстати говоря, помирать не собирается, оправдывая своё здоровое прозвище, что аппаратура исправна и имеется отличный радист, который не может обеспечить связь только потому, что его совершенно безосновательно приговорили к расстрелу, тогда комиссия, в которой отнюдь не одни только подхалимы и доброжелатели семейства Каддзов, вынесет решение, и это решение будет не в пользу боевого подполковника Каддза.
Похоже, Каддз тоже начал всё это потихоньку осознавать. Скандал с его первым самостоятельным командованием, похоже, ставил крест на его головокружительной карьере. Он сидел осунувшийся, похожий на какое-то мокрое жалкое животное. В его воображении злые языки вовсю полоскали его имя, и ему было нестерпимо жаль себя.
Не похоже, чтобы ему при этом было хоть немного жаль Чхе, размышлял Заруба, для которого по-прежнему все мысли Каддза были написаны на лице подполковника не мельче заголовков
Каддз и в самом деле не думал о Чхе. Ему было плевать.
Самое интересное, что и капралу Чхе, Че Геваре, тоже было плевать.
Дело в том, что сразу после беседы с Зарубой прямо на смену к Че Геваре заявился штабс-ротмистр Клюква:
– Чем занимается наша доблестная связь? Трудимся?
– Так точно.
– Вижу, вижу. Ценю. Слушай, пламенный революционер! Мне был вещий сон: бета-связи ещё долго не будет. Звякни Зарубе на мостик, он даст добро. Он тебя отпустил помочь мне кое-какие бумажонки под расписку посжигать. У тебя допуск после меня самый крутой, ты знаешь.
– А что там Утюг? – спросил Че.
– Нет, ну нашёл за кого переживать! – с печальною укоризной сказал Клюква. – За Утюга, а? Да возвращается он, целёхонький, Шуруп две минуты назад отрапортовал. По-хорошему надо не за Утю, а за меня волноваться. Ведь у меня давление – раз, сердечко слабенькое – два. Память ни к чёрту. Помру, тогда осознаете, эгоисты, кого потеряли. Но будет уж поздно, и начнёте вы горестно рыдать. «Где, – возопите вы, – где наш старый добрый Клюква? Опочил Клюква. Не ценили мы его, мизерабли!»
– Угу, – сказал Че Гевара.
Он отзвонился на мостик, и Заруба подтвердил, мол, закрывай лавочку, опечатывай свой бета-блок и вали куда хочешь, хоть в открытый космос, только забери с собой, ради бога, этого жулика Клюкву, надоел он хуже горькой редьки. Весь коньяк выпил, веришь, нет?
И капрал Гарри «Че Гевара» Чхе оказался в секретной рубке Клюквы, где довольный Клюква завалил его сортировкой и уничтожением всякой неизбежной бумажной ерунды, которую ему самому разбирать были страшные ломы. Разбирал он бумаги до самого прибытия судна с комиссией. Трибунал вник и разобрал дело Че Гевары заочно. Так Че Гевара оказался единственным человеком в Вооружённых Силах, приговорённым к расстрелу и узнавшим об этом только после отмены приговора.
Может быть, поэтому особого зла на Каддза он не держал.
Каддз ушёл из армии и, по слухам, очень удачно женился. Что ни говори, а козлам почему-то везёт.
Жена держит его в ежовых рукавицах.
Клюква служит до сих пор. Всё так же большой любитель выпить на халяву и поболтать ни о чём. Многие очень сильно удивляются, узнав, что он оперуполномоченный особого отдела.
Заруба через полгода после описываемых событий лёг на обследование в госпиталь, у него нашли какую-то ерунду, и он, махнув рукой, распрощался со спецназом и сейчас гоняет народ в учебке – замкомбата. Очень доволен.
Утюг ни черта не поменялся. Утюг – он и в Африке, знаете, Утюг. Вот только про Удава ничего не могу сказать, давно его не видел.
Единственное, в чём я не сомневаюсь, – он всё такой же лодырь.
Автор благодарит передовой трудовой коллектив, создавший весёлую и добрую игру «Quake», ст. о/у Гоблина, написавшего по данной игре поучительную и занимательную книжку про диверсантскую дивизию, а также выносит заслуженное порицание прапорщику по прозвищу Удав за постоянную ненормативную лексику, по мере сил сглаженную в данном рассказе.