Исправляя ошибки
Шрифт:
Нет, невозможно допустить, чтобы так вышло! Часовой готов был до последнего не покидать свой пост, даже если он отлично видел, к каким катастрофическим последствиям способно привести его упорство, и даже если в глубине души все же понимал, что голос разума рано или поздно принудит его подчиниться. Потому что Лея, как ни полно было ее сердце той совокупности чувств, которая, как ни одна другая, способна толкать любого человека на безрассудные поступки, все же не готова была взять на себя ответственность за смерти ни в чем не повинных людей, а возможно, и гражданских лиц. Ведь никто не может
Пока представители обеих противопоставленных друг другу сил — люди Диггона и подчиненные Охара — хмуро разглядывали друг друга, дожидаясь, когда наступит решающий момент, который повлечет за собой развязку; в это время ни одна из сил не обратила поначалу внимания на показавшийся в глубине коридора, за спиной генерала белый силуэт, который вскоре приблизился; приблизился неровным, трясущимся от слабости шагом, постепенно преобразившись в высокого и бледного молодого человека. И только когда он подошел так близко, чтобы все вокруг могли ясно увидеть его, и остановился рядом с Леей, в сознание каждого ударили мрачная торжественность и неожиданность его появления, его многозначительное, осуждающее молчание и угрюмо-внимательный взгляд, то и дело перебегавший от одного лица к другому.
Заметив появление юноши, генерал в бессильном ступоре попятилась на пару шагов, готовая теперь ожидать, чего угодно. Трудно поверить, но матери вдруг показалось, что само напряжение молчаливого противостояния этих людей каким-то образом привлекло, и даже позвало ее сына выйти всем напоказ. И что этот его поступок был каким-то злосчастным образом связан с нею.
— Довольно, — приказал его спокойный и твердый голос с налетом отвращения. Юноша явно давал людям понять, что их возня неприятна ему до глубины души.
Лея внезапно поняла, что за выдержанностью этого голоса таится нечто, не имеющее определения, для нее по-настоящему невыносимое.
Толпа же, позабыв о всяком воинствующем беспокойстве, медленно прозревала, что происходит. Раскрыв пошире глаза, люди увидели белизну больничных одежд молодого человека и такую же белую повязку, скрывающую рану на его голове, видели его тяжелый взгляд, по-звериному внимательный, содержавший легкую насмешку и даже своеобразный лоск, видели бескровные его губы, которые то ли улыбались, а то ли просто дрожали — и болезненный его вид, и особые его повадки прямо сообщили им, кто это такой.
В ту самую секунду, когда все взгляды ожидаемо устремились к нему, и стало ясно, что присутствующие угадали его личность, Кайло сделал еще один небольшой шаг вперед, навстречу онемевшей враждебности. И тем самым единственным шагом он вдруг удивительно превозмог себя.
Прежде ни единожды упоминалось, что Кайло когда-то носил свой черный доспех и непроницаемую маску с одной простой целью — визуально искоренить в себе человечность, придав своему телу форму и пластику абстрактного, потустороннего существа. И утаив при этом лицо, которое так потрясающе обличало всю фальшь и напыщенную показательность избранного им темного, сильного образа. Такой подход нельзя осуждать. Напротив, можно даже счесть его оправданным, если вспомнить ореол мистической
Именно поэтому юноше пришлось сейчас сделать над собой титаническое усилие — чтобы явиться с открытым лицом, беззащитным и как бы оголенным, даже не перед матерью и ее приятелями, не перед немногими, отдельными медиками, чья работа, в конце концов, подразумевает видеть обнаженную суть любой жизни, а перед целой праздно собравшейся толпой и перед вооруженными военными. Тем самым он заявлял со всей открытостью: «Я — Кайло Рен. Я у вас в руках, но вам все же не взять меня голыми руками». Это было и смирение, и одновременно вызов.
Одна только Лея полноценно знала об огромном его усилии; ведь у нее имелось довольно возможностей понять сына, изучив мотивы его души. Но сейчас Кайло не замечал ее и не глядел в ее сторону — словно матери для него не существовало вовсе.
В какое же замешательство пришли окружающие, когда увидели его лицо! Сколько раз уже было описано недоумение, подобное этому, и надо сказать, что описывать его, это разрушение общепринятых понятий — настоящее удовольствие.
Не лицо существа, бесповоротно преступившего общеизвестную грань нравственности, обезображенное жестокостью и вседозволенностью. А лицо чистое и открытое, с бледной решительностью и пронзительным бархатом темных, живых глаз — лицо истинно человеческое.
Даже сотрудники медцентра, которым уже случалось созерцать юношу прежде, испытали сомнения. Тогда большинство воспринимали его только в качестве одного из пациентов, хотя и содержавшегося одно время под стражей — ведь правду о нем экипаж «Радужного шторма» не раскрывал никому. Теперь же, когда устрашающее имя — Кайло Рен, магистр рыцарей Рен — прозвучало, наконец, открыто, каждый готов был поклясться, что никогда не заподозрил бы устрашающего палача Первого Ордена в этом пленном мальчишке.
Но больше всех поразился Диггон. Замешательство майора было крайним, ошеломленно-немым. Молодой человек, представший его глазам, одним только своим обликом посягнул на весь накопленный им жизненный опыт, который до сего момента позволял отличить массового убийцу, убежденного злодея практически безошибочно (ведь годы работы в разведке стоили немало).
И что хуже всего, удивительное появление этого человека — надо сказать, всецело добровольное — тотчас же необъяснимо возвысило его над другими, и даже над самим Диггоном. Чего произойти, по мнению майора, никак не должно было.
— Стало быть, это вы? — произнес Диггон, обстоятельно оглядывая высокую фигуру Бена.
Тот не стал отвечать, да ответа и не требовалось.
— Полагаю, вас не удивит тот факт, что вы арестованы? Именем закона Республики, — майор кашлянул, чтобы скрыть волнение.
Только теперь глаза Кайло выстрелили острым взглядом в сторону Леи. Ее сын жестоко улыбнулся, как бы говоря, что еще в его власти если не вырваться на свободу — соотношение сил вкупе с его недавним ранением все равно не позволяли говорить о сопротивлении всерьез — то хотя бы снискать достойную смерть. Не позволить этим дрянным лицемерам выпотрошить себя на пыточном столе и не доставить им удовольствия от публичной казни.