Исправляя ошибки

Раэлана

На долю секунды генерал застыла в растерянности. Она шла сюда, намереваясь задать пленнику без преувеличения целую кучу вопросов — причем, их важность была настолько очевидной, что сумела послужить для Леи достаточным поводом преодолеть робость и нарушить наконец уединение сына. Но сейчас она видела, что у самого Кайло вопросов к ней ничуть не меньше.

— Что ваша девица сделала со мной? — воскликнул он, рывком подаваясь навстречу посетительнице. Но остановился на краю койки, лишь свесив ноги на пол. — Отчего она не покидает моих мыслей? И вы сами… вы влезли мне в голову, пока я находился в коме, для чего? Отвечайте,

ну!

Лея подняла руку, призывая его успокоиться.

— С тобой не делали ничего, что не пошло бы тебе на пользу. Рей спасла тебе жизнь, не позволила погибнуть на «Старкиллере», хотя считала, что иной участи ты не заслужил. Тебе бы поучиться у нее смирять свои чувства, Бен.

Кайло замер в испуге.

— Никогда — слышите, генерал? — никогда не обращайтесь ко мне так. Иначе я вовсе перестану говорить с вами, — в глубинах его голоса клокотало бешенство.

Мать сделала шаг в его сторону, потом еще. Ближе и ближе.

Внезапно ее сердце пронзила поразительная догадка: вот почему имя Бена было все это время под запретом в Первом Ордене! Вероятнее всего, оно казалось Сноуку опасным. Еще способное, несмотря ни на что, вызвать в душе ученика слишком сильный, не поддающийся контролю отклик.

Она решилась увеличить натиск.

— Я всего лишь назвала тебя по имени. Бен Джонаш Соло — так тебя зовут от рождения, и никакие больные фантазии не изменят этого.

На какое-то время юноша затих, низко опустив голову. В эти мгновения на его лице, скрытом за рваным занавесом из длинно отросшей кудреватой челки, отразилось то, что еще нельзя было назвать особым просветлением скорби и надежды, одновременных и равносильных, но что уже определенно являлось каким-то отдаленным подобием этого долгожданного просветления.

— Бен мертв, — глухо произнес он после небольшой паузы, — потому что ему пришлось творить страшные вещи, генерал. Ваш сын был трусом, он не выдержал тяжести вины на своих плечах. Он погиб в тот же день, что и другие ученики Скайуокера. Бен стал первой жертвой — и уже за ним все остальные.

То, что произошло дальше нельзя описать обычным языком слов, поскольку подобные процессы происходили и происходят по воле душевных порывов, и подвластны они исключительно языку чувств — таинственному настолько, что любое описание, даже самое искусное, не годится ему в подметки. Достаточно лишь упомянуть, что в дороге человеческой жизни случаются ситуации, когда разум и воля совершенно перестают управлять сознанием, уступая приоритет чему-то иному, чему-то более желанному — тому, что обычно принято удерживать за пологом самообладания, но иногда оно все же вырывается наружу.

Таким образом, произошедшее оказалось целиком за гранью восприятия Леи. Лишь мгновение спустя она осознала, что вопреки всему ее руки обхватили лохматую голову Бена, прижимая к груди со всей целеустремленностью истосковавшейся души, и слезы — непременные спутники истинного, безусловного прощения — окропили бездну его темных кудрей.

От неожиданной, обезоруживающей крепости материнских объятий юноша застыл, не смея шелохнуться, и никто не решился бы утверждать, какого чувства в его сердце было больше — горечи, или внезапного восторга. Не исключено, впрочем, что как раз эти чувства в его случае были тождественны.

Его тонкие пальцы собрались в кулаки.

Мать и сын молчали. То, что случилось

между ними, случилось как бы помимо них самих, и от этого оба чувствовали себя не счастливыми, а смущенными, растерянными и испуганными.

В конце концов, Бен опомнился первым. Он отстранился с обычной для себя резкостью. А затем, взглянув в глаза Лее, с усмешкой вымолвил:

— Будем вам, генерал Органа. Помнится, в прошлый раз именно вы выступили инициатором нашей разлуки, и даже настаивали на ней. Так каких сыновних чувств вы теперь от меня ждете?

— Я хочу, чтобы ты простил меня, — отозвалась Лея, все еще находившаяся под властью момента и потому не являвшаяся собой в полной мере. Просто говорила, как есть.

Потом к ней вернулись ощущение реальности, способность анализировать ситуацию — и вместе с этим гордыня, и робость, и стыд.

«По крайней мере, он уже не отказывается от нашего с ним родства и от своего имени так упрямо, как раньше», — решила Лея. Было ясно, впрочем, что причины его смирения — временного смирения — скорее усталость и тревога, чем доводы разума.

Сын ответил ей пугающе спокойно:

— Нет, этому не бывать. Я никогда не смогу простить вас, да и вы не позабудете того, что я сделал.

В конце концов, разве не в этом была первоочередная цель его неудачного жертвоприношения — не в том, чтобы оборвать все былые связи, отрезав себе путь назад, в эти самые крепкие, душевные объятия семьи? Не это ли значило избавиться от соблазнов Света?

Плотно стиснув зубы, он тяжело добавил:

— И незачем себя обманывать, мама…

Да, это самое слово прозвучало вживую из его уст. Он произнес его на свой страх и риск; но Сила, как же неправильно он сделал это! Медленно, криво; со всей скрытой болью отступничества и с каким-то искаженным весельем, которому не хватало лишь немногого, чтобы стать откровенной насмешкой.

Кайло пробовал на вкус это давно позабытое слово, стремясь доказать лишь, что оно ничего для него больше не значит. Но вышло так, что он причинил равную боль и матери, и себе самому — а потому, лучше бы ему не произносить этого проклятого слова вовсе!

Лея молчала — ей было нечего сказать. Могла ли она обещать, что попросту перешагнет через чудовищный поступок сына, да и через прочие, не менее чудовищные его поступки? Она вовсе не была уверена, что ее милосердия хватит на такое — значит, ее прощение вовсе не было таким уж безусловным. И стало быть, в ее случае впору говорить не столько о прощении, сколько о готовности простить — пусть истовой и самоотверженной, однако еще не состоявшейся. Мать опасалась обмануться в этой своей готовности — готовности во что бы то ни стало открыть Бену дорогу назад — и обмануть его ожидания тоже.

Кайло, наконец, поднялся на ноги, заставляя Лею отойти назад, чтобы пропустить его. Он двинулся к противоположной стене.

— Так вы связывались с «Тысячелетним соколом»? Где он сейчас?

— Связывались, — мрачно кивнула генерал. — «Сокол» недоступен. Я надеялась, что ты поможешь мне понять, что произошло с отцовским судном. Ведь ты что-то почувствовал, не так ли?

Телепатия всегда давалась ее сыну легко, будучи, так сказать, особым его «коньком». В малолетстве Бен без труда угадывал настроение матери и некоторые самые простые и верные ее мысли. А теперь использует свой талант для допросов.