Испытание Ричарда Феверела
Шрифт:
– Это была его жена, сэр.
Рассечь живое существо на части сэр Остин не мог. Точно пуля разворотила череп юноши, точно взрыв обнажил все то, что трепетало внутри, – и вот отец следил теперь за каждым движением мозга его и сердца; следил с тоскою и страхом человека, который привык в мыслях своих проникать во все до конца. Не вполне сознавая, что до сих пор это была всего лишь игра с жизнью, он погрузился вдруг в бурлящую действительность. Он решил, что сегодня же вечером поговорит с сыном обо всем без обиняков.
– Ричард сегодня очень веселый, – шепнула брату миссис Дорайя.
– Завтра же все
– Только смех какой-то у него дикий… да и глаза его мне что-то не нравятся, – продолжала миссис Дорайя.
154
Мысль о том, что человек сам отвечает за свои поступки и не должен перекладывать ответственность за них на внешние обстоятельства или посторонние силы сэр Остин выражает, обыгрывая перевод термина «deus ex machina» (лат. бог из машины), обозначающего драматургический и сценический прием древнегреческого театра, состоявший в том, что в решающий момент на сцене появлялось божество (актера спускали с помощью специальной машины) и приводило действие к развязке, определяя своею волею конечную участь действующих лиц. Сэр Остин имеет в виду, что сам управлял машиною, а не был божеством, которое действует тогда и так, как этого захочет автор пьесы или постановщик, то есть (в соотнесении с толкованием леди Блендиш) случай.
– Вот увидишь, какая завтра в нем произойдет перемена, – заметил ученый муж.
Убедиться в этой перемене миссис Дорайе неожиданно привелось самой. Во время обеда пришла телеграмма от ее зятя, почтенного Джона Тодхантера; он сообщал, что Клара тяжело заболела, и просил ее сейчас же приехать. Она окинула всех собравшихся взглядом, чтобы попросить кого-нибудь поехать с ней. Взгляд ее остановился на Ричарде. Прежде чем дать разрешение сыну поехать, сэр Остин выразил желание поговорить с сыном с глазу на глаз, и когда они остались вдвоем, он сказал:
– Милый Ричард! У меня было намерение поговорить с тобой сегодня вечером, дабы мы могли лучше понять друг друга. Но время не терпит, бедная Хелин не может нас долго ждать. Поэтому позволь мне только сказать тебе, что ты меня обманул, а я тебя простил. На прошлом мы ставим крест. Как только ты вернешься, ты сразу же привезешь ко мне свою жену, – и баронет устремил приветливый взгляд на будущее, основу которого он только что великодушно заложил.
– А можете вы принять ее в Рейнеме сейчас, сэр? – спросил Ричард.
– Да, сын мой, как только ты ее туда привезешь.
– Вы смеетесь надо мной, сэр?
– Что ты этим хочешь сказать?
– Я прошу вас принять ее сейчас же.
– Ну, отсрочка едва ли будет велика. Я не думаю, чтобы тебя надолго разлучили с твоим счастьем.
– Боюсь, что все же разлука затянется, – сказал Ричард и глубоко вздохнул.
– Интересно, какие же причуды могут заставить тебя отложить свой приезд и пренебречь
– А в чем заключается мой главный долг, сэр?
– Коль скоро ты женат, то быть с женой.
«Я уже слышал те же слова от старой женщины по имени Берри!» – подумал Ричард, но никакой иронии в мыслях у него не было.
– Так вы примете ее сейчас или нет? – со всей решительностью спросил он.
Баронет был огорчен тем, как его сын отнесся к оказываемой ему милости. Воображение всегда раньше рисовало ему приятную перспективу – женитьбу Ричарда как кульминационный пункт своей Системы. Ричард все разрушил, он не дал отцу принять в ней участие. Теперь баронет решил возместить эту потерю милой картинкой: Ричард ведет к нему свою жену, и он отечески встречает обоих, и таким образом в памяти людей запечатлеется то мгновение, когда он заключит их в свои объятия.
– До тех пор, пока ты не вернешься, я ее не приму, – сказал он.
– Очень хорошо, сэр, – ответил его сын и продолжал стоять с таким видом, как будто он все сказал.
– Право же, ты меня наводишь на мысль, что ты уже начинаешь жалеть о своем опрометчивом поступке! – воскликнул баронет; а минуту спустя ему уже было тягостно, что слова эти вырвались из его уст: в глазах Ричарда загорелся такой скорбный зловещий огонь. Ему было тягостно, но он прочел в одном этом взгляде всю историю его любви и не мог удержаться, чтобы, пристально посмотрев сыну в глаза, не спросить еще раз:
– Жалеешь ли ты?
– Жалею о том, что женился, сэр?
Вопрос этот вызвал в сердце молодого человека такую борьбу противоречивых чувств, усмирить которую могли бы разве что хлынувшие слезы; бурю – из тех, что смертоносным свинцом оседает в душе, когда слез этих нет. В глазах Ричарда был свет пустыни.
– Жалеешь ли ты? – еще раз повторил его отец. – Ты искушаешь меня… я уже начинаю бояться, что это действительно так. – От мысли этой (а он высказал самую сокровенную свою мысль) к жалости, которую он испытывал к сыну, начали примешиваться и другие какие-то чувства.
– Спросите меня лучше, что я думаю о ней, сэр! Спросите меня, какова она. Спросите меня, что значит взять ангела божьего и заковать его в цепи горя! Спросите меня, что такое всадить в сердце девушки нож, и стоять над нею, и видеть, как у нее из раны сочится кровь! Жалею ли я об этом? Да, жалею! А вы бы не пожалели?
Из-под нависших бровей он жестким взглядом посмотрел на отца.
Сэр Остин вздрогнул и покраснел. Понял он его или нет? Во внутреннем взоре всегда есть известное своенравие. Мы видим и понимаем: мы видим и не хотим понять.
– Скажи мне, почему ты прошел мимо нее сегодня, когда мы шли с тобой? – строго спросил он.
– Потому что я не мог поступить иначе, – таким же тоном ответил его сын.
– Ведь это же твоя жена, Ричард?
– Да! Это моя жена!
– А что, если бы она тебя увидала, Ричард?
– Господь ее от этого уберег!
Разговор их был прерван вторгшейся в эту минуту в комнату миссис Дорайей; она суетилась и спешила; в энергичных руках ее были пальто и шляпа Ричарда. Ямочки на ее щеках пришли в движение, когда она сочувственно поцеловала баронета в нахмуренный лоб. Она уже забыла о своей тревоге за Клару; глупое поведение брата огорчало ее сейчас больше.