Испытание Ричарда Феверела
Шрифт:
Одна из таких странных, идущих от тела экзальтаций и взбодрила нашего юношу; он не знал, как это все произошло, но только и грусть его, и его дурные предчувствия вдруг растаяли. Волшебная палочка коснулась его. Если бы в эту минуту сэр Остин заговорил с ним открыто, Ричард, может быть, кинулся бы ему в объятия. Но тот не мог на это решиться. Он предпочел считать себя оскорбленным, как считал бы всякий отец, и в угоду своей Системе вместо этого начал плести интриги. Леди Блендиш вновь пробудила в нем ревность к той, что Системе угрожала, а ревность Системы столь же безрассудна и злокозненна, как и ревность женщины.
В этот прохладный осенний вечер на станции Беллингем пахло вереском и сосной. Выйдя из вагона, Ричард немного постоял и глубокими вздохами, от которых высоко
– Что случилось, Том? Она заболела?
Том сдвинул нахлобученную шапку на сторону, чтобы почесать затылок, прежде чем на что-то ответить, – старая деревенская привычка, которой он и теперь был верен, неизменно вступала в свои права, когда ему приходилось думать о вещах отвлеченных или решать какой-нибудь трудный вопрос.
– Да нет, не надо мне никакого гребешка, мастер Ричард, – проржал он, искривив губы деланною усмешкой, когда заметил, что взгляд его господина рассеянно следит за движением его руки.
– Так говори же! – приказали ему. – За всю неделю ни одного письма!
Ричард все от него узнал. Он принял неожиданное известие с поразительным внешним спокойствием и, только придвинувшись чуть ближе к шее Кассандры, стал очень пристально смотреть на своего слугу; он ничего не видел, не смотрел… Тому было бы легче, если бы господин ударил сразу ему в ухо: до того страшен был ему этот совиный взгляд.
– Продолжай! – глухо сказал Ричард. – Вот как. Уехала? Да?
Том сообразил, что от него требуются подробности, и рассказал, как слышал от одной из горничных в Белторпе, фамилия которой была Дейвенпорт и которую он давно уже знал, что молодая хозяйка не сомкнула глаз, как только узнала, что ей надо будет уехать и что, сидя у себя на кровати, жалостно проплакала до утра, хоть и никому ничего не сказала. Тут Ричард был уже не в силах сдержать хлынувших из глаз слез. Том сказал, что пытался ее увидеть, но Адриен посадил его за работу, велев подсчитывать какие-то огромные суммы и сидеть за этим весь день! Он сказал, что молодому господину приятно будет узнать, что Том это делал.
– Да к тому же еще латынь, – добавил Том, – всякие там падежи! Есть с чего с ума сойти, сэр! – патетически воскликнул он. Несчастного заставили зубрить латинские склонения.
Том сказал, что видел ее в последний раз утром в день отъезда; пригорюнилась она, успела только кивнуть ему из коляски – меньшой Блейз ее повез.
– Глаза у нее предобрые, – добавил Том, – а сама все плачет. – За что Ричард потряс ему руку.
Тому нечего было больше сказать, кроме того, что на повороте дороги девушка высунула руку и помахала ему, будто хотела сказать: «Прощай, Том!»
– И хоть ей было уже не увидать меня, – добавил Том, – я снял шляпу. Я подумал, какая же она хорошая, коли даже и меня в такую минуту вспомнила.
Говорил он это с большим волнением – он ведь должен был вести себя как герой, да и господин его помешался от любви.
– Ты ее больше не видел, Том?
– Нет, сэр, это было в последний раз!
– Так это было в последний раз, Том?
– Да, сэр, больше я ее не видел.
– Зачем они ее увезли? Что они с ней сделали? Куда они ее увезли?
Эти стремительно вырывавшиеся у него вопросы были скорее всего обращены к небесам, а не к Тому.
– Почему же она ничего не написала? – продолжал Ричард. – Почему она уехала? Она моя. Она принадлежит мне! Кто посмел ее увезти? Как она могла уехать и не написать мне, Том!..
– Да, сэр, – сказал отменно вымуштрованный рекрут, вытягиваясь в струнку в ожидании команды. Тон, которым Ричард произнес его имя, изменился; он ожидал, что изменится и предмет разговора,
– Куда же это ее увезли? – повторял Ричард, и ответить на это Тому было, пожалуй, еще труднее, чем решить самую сложную арифметическую задачу. Вместо ответа углы рта его опустились, и он вперил в своего господина неподвижный тупой взгляд.
– Говоришь, она плакала, Том?
– Беспременно так, мастер Ричард. Проплакала всю ночь, да и день тоже.
– И она плакала, когда ты ее видел?
– Вид у нее был такой, будто сейчас только слезы лились.
– А лицо у нее было бледное?
– Бледное как полотно.
Ричард замолчал, пытаясь определить, не может ли он извлечь еще что-нибудь из того, что услышал. Он был как в клетке и, пытаясь из нее вырваться, при каждом движении натыкался на те же самые прутья. Ее слезы сияли ему из тьмы, как звезды ночи. Он вверял им себя как путник – небесным светилам. Разгадать их тайну он не мог, но несомненно было одно: она его любит.
Последние краски заката померкли. Заходящее солнце больше уже не струило на землю своих лучей. Над горизонтом угасал рассеянный тусклый свет. Туда-то его и влекло. Он вскочил на Кассандру.
– Скажи им что-нибудь, Том, – пробормотал он, – к обеду я не вернусь, – и поскакал в сторону заветного дома в Белторпе; перед глазами у него была бледная рука Люси; она махала ему, прощаясь с ним и ускользая все дальше по мере того, как он приближался. Сокровище его украли; он должен взглянуть на опустевший футляр.
ГЛАВА XXIII
Кризис недуга, именуемого тяготением к запретному плоду [66]
Когда Ричард добрался до старой, пролегавшей под сенью вязов и окаймленной травою дороги, которая вела из Рейнема в Белторп, было уже темно. Тусклое сияние сумерек померкло. Ветер всполошил на западе гряду облаков, и теперь она широко распласталась по небу и тяжело катилась во тьме, словно колесница, которую изможденные кони все еще тщатся домчать. А вот и ферма – сердце его тревожно забилось. Не может быть, чтобы ее там не было. Она должна была вернуться. Как это она могла уехать совсем и не написать ему ни слова? Он наступил возникшему было подозрению на горло; если оно еще и дышит, он все равно не даст ему вымолвить ни слова: он заставил замолчать разум. Если она не написала, то значит, ока вернулась. Он не слушал ничего, кроме своего властного чувства; он шептал обращенные к ней слова любви так, как будто она была рядом. Нет, она и вправду там; серебрящеюся нежною тенью она ходит по этому милому старому дому, занятая повседневными хозяйственными заботами. Кровь в нем трепетала и пела: о как же счастливы те, что живут в этих стенах и видят ее ежечасно! И тут воображению его дородный фермер Блейз и тот предстал окруженный сияющим ореолом. Иначе и быть не может! Тот, кто повседневно общается с ангелом, познает ангельское блаженство, и как не позавидовать счастливой доле сына хозяина, Тома? Донесшийся вместе с ветром аромат жигунца окутал его, и заворожил, и овеял старый кирпичный дом, ибо он помнил место, где куст этот рос, а рядом другой – зимний розовый куст, и еще жасмин, и страстоцвет; палисадник с пышными розами, которых она касалась своими руками; обсаженную вишневыми деревьями длинную стену слева, проем в этой стене, а там – уходящий в глубину фруктовый сад и расстилавшиеся за ним поля – все то, что окружало счастьем ее жилище! Все это сразу ожило перед ним, в то время как он вглядывался во тьму. И все же этот свет, эта минутная умиротворенность души вспыхнули в нем не от надежды; это было отчаяние, ширившее обман, своенравно воздвигавшее все на песке.
66
В первом издании приводился следующий афоризм сэра Остина: «Грех – чуждый элемент в нашей крови. Это – Яблочная болезнь, с которой природа боролась с времен Адама». Как средство выработать иммунитет против этого недуга была задумана Система (см. пояснения выше, с. 512).