Испытание временем
Шрифт:
С некоторых пор меня занимала проблема лекарственных растений, их полезность в прошлом и настоящем. Целебность трав не вызывала у меня сомнений, не об этом хотел я поведать читателю, — меня беспокоила недооценка растительных лекарств фармакологами. Началось это с тех пор, как появились их синтезированные собратья, рожденные в фабричных цехах. Правда, в основе этих химических соединений часто лежит содержимое зеленых растений, и все же слишком часто можно услышать, что лечебные травы отжили свой век, пришла эра искусственно построенных лекарств.
Фармакологи пожали горькие плоды вековой беспечности. Выудив из растения одно из благих начал, они прочее богатство выбрасывали вон. Там, где природа упрятала десятки спасительных
Новые главы книги повествовали о времени, когда, отрезанные войной от окружающего мира, мы лишились важнейших лекарств для раненых и обратились за поисками подобных у себя. Ни ландыш, ни наперстянка, ни даже камфара не могут идти в сравнение со строфантином. Ему одному дано поддерживать умирающее сердце. Ждать помощи неоткуда. Ученые обращаются к кавказскому желтушнику и убеждаются, что ему природой дано воскрешать слабеющее сердце. Хорош для фронта и тысячелистник, Дмитрий Донской его настоем спас истекающего кровью сына. Американская сенега и ипекакуана, целительно действующие на дыхательные пути, уступили место семенам отечественных растений. Немецкий эфедрин, регулирующий кровяное давление, спасительный для страдающих астмой, воспроизвели из кустарника семейства хвойниковых, обитателей Средней Азии и Сибири.
Я не поверил, что лечебные растения отслужили свой век. И женьшень, и пенициллин, и раувольфия с ее производным — резерпином, антибиотики, яды и противоядия долго еще будут нужны человечеству. Мне казалось важным возвысить свой голос в защиту зеленых целителей людских страданий и бед.
Еще хотелось восполнить книгу о войне повестью о любви, чувстве, ранее мне казавшемся неуместным у преддверья научного прозрения. Влюбить ассистентку в профессора было несложно, трудности автора возникли, когда краснобай персонаж обнаружил склонность много и красочно говорить о природе и значении любви. Я к этому разговору не был готов. Подобно многим другим, я не задумывался над тем, какие причины это чувство порождают, отчего зависит его расцвет и увядание. Я повторял общепринятую глупость, что о любви все сказано, ее сущность, подобно церковным таинствам, непознаваема. Влюбленным нет дела до того, что служит причиной их счастья. Какой толк выяснять природу того, что и так очевидно. Мы не спрашиваем себя, почему любим родителей, родину, только в несчастье это нас занимает. Я готов был идти дальше и утверждать, что любовь держится нашим непониманием, вникнуть в ее сущность — значит ее потерять.
Мне служило утешением, что иные судят строже: от любви следует бежать, как от повальной болезни. Говорят, она приносит радость и счастье, а сколько разбивает человеческих жизней? Сколько людей обрекает на муки? Ни одно заблуждение человечества не породило столько мучеников, сколько их порождает любовь. Чудовищное чувство, оно не дает людям покоя…
Чем больше я думал над диалогом болтливого персонажа, тем сложнее казалась задача. Сравнительно легко было, следуя примеру писателей всех времен и народов, ограничиться описанием того, что любовь натворила, не касаясь природы и законов, которым подвержена она, но мой строгий, логический ум воспротивился, им овладело желание писать о любви как о научной категории — точно и определенно.
За причиной должны следовать результаты и строгое научное обобщение.
Глава книги осталась недописанной. Мне предстояло изрядно проблуждать по извилистым тропам любви, разобраться в чувстве, проявления которого принято считать несовместимыми с человеческой логикой.
В короткое время я изучил соответствующие разделы психологии, социологии и философии и ничего утешительного для себя не нашел. Ученые словно избегали анализировать это чувство, предоставляя им заниматься другим. Мыслители и художники слова в прозе и стихах веками и тысячелетиями
Возложив на себя бремя исследовать природу чувства, от которого художники, мыслители и психологи великодушно отказались, препоручив ее потомкам, я твердо решил довести свои поиски до конца. Вот как развивалась моя мысль, разлучившая меня с романом на долгие недели.
Извилистые тропы любви, несомненно, сложны и запутанны. С первого взгляда многое в этом чувстве загадочно и даже лишено смысла. Казалось, любовь — естественная потребность человека, такая же, как сон, еда и отдых, как творческое мышление и труд. Подобно им, она может овладеть нами и подавить прочие нужды и страсти. Но как бы отнеслись мы к смертельно голодному, который отказался бы от предлагаемой пищи, настаивая на другой, предпочитая иначе голодать? Кто поверил бы истомленному страннику, что только на ложе, им самим избранном, он обретет покой? А ведь нечто подобное происходит с влюбленными, никто не заменит им тех, кого они любят. Эта избирательность порой тем более необъяснима, что любимый или любимая ничем особенным не блещет.
Необъяснимо поведение, непонятно душевное состояние влюбленных. Юноши и девушки, горячо любившие родителей и близких, от них отдаляются, привязанности слабеют, круг интересов сужается. Они толкуют о взаимных доблестях, которых нет, восхищаются тем, что очевидно только для них. Это безумие, ослепленных придает любви видимость мощного чувства, которому равного нет. Любовь выглядит вечной и нерушимой, и тем не менее при первом серьезном испытании страсть может смениться неприязнью.
Что это — болезнь, напасть? Нет, они ошиблись друг в друге. Чего же они ждали? На что надеялись?
Ничего последовательного и определенного, все в этом чувстве озадачивает. Полагают, что противоположные характеры тяготеют друг к другу — крайности сходятся. Бывает однако же, что влюбленные не чают друг в друге души, а различие в характере не столь уж заметно.
Порой можно услышать такое:
— Они расстались потому, что характерами не сошлись. Уж слишком они разные.
— А разве характеры супругов должны быть одинаковыми?
— Как будто нет.
— Почему же они не сошлись?
Муж отвернулся от красивой и умной жены, предпочел ей дурную, легкомысленную кокетку. А ведь супруги, казалось, были всем хороши, брак освящен любовью, прошло немного времени — и они разошлись.
Мужчина обычно призван воспитывать в жене гражданские чувства, силу и решимость, а как часто бывает наоборот! Жена несет жизненные тяготы и собственным примером утверждает в муже решимость. Настойчивая, сильная, с мужскими повадками, она всячески отстаивает беспомощного супруга. Он платит ей любовью и преклонением перед мужеством, которым природа обделила его…
Мыслители и художники не много сделали, чтобы во всем этом разобраться. Мощное, неотвратимое чувство любви, способное отодвинуть все горести и радости жизни и самое желание жить, обратить несчастных в счастливцев, добрых в жестоких и беспомощных, — слишком потрясло их воображение. Они поверили, что форм любви столько, сколько людей, у каждого она своя, неповторимая. Где уж в таком многообразии искать общую закономерность.
Это было все, что я мог наскрести в своей памяти. В поисках наводящей мысли или хотя бы благотворного намека для дальнейших размышлений я обратился к художественной литературе. Мое внимание задержала книга Сомерсета Моэма «Подводя итоги». Она нисколько не облегчила мой труд, но, вовлеченный в спор с писателем, я неожиданно приблизился к тому, чтобы увидеть проблему в ее истинном виде.