Испытание. По зову сердца
Шрифт:
Домой Вера не шла, а бежала. Отказавшись от завтрака, она поставила на охрану Устинью, и вместе с Аней принялись за шифровку.
— Прорывы, — диктовала Вера, — юга фронта Палики Речица на Думиничи севера фронта Фомино Долгое на Масальск...
* * *
Вера поздно вечером вернулась из леса.
— Садись ужинать! — позвала Устинья.
— Спасибо! Ничего не хочу, тетя Стеша. Только спать и спать. — Она вышла за ворота гумна и легла на траву.
Но сон не приходил. Что-то тревожило,
Шлепанье босых ног Ани заставило ее подняться.
— Что случилось?..
— За тобой пришел денщик Вегерта и требует, чтобы сейчас же шла, — сообщила Аня.
— Вот так да! Не идти — перевернут все вверх дном и все равно найдут; пойти — будут унижать, издеваться. Сердце Веры больно сжалось.
— Что же делать, Маша, милая? Ну, скажи?..
Аня хорошо себе представляла, для чего вдруг Вегерту понадобилась Вера и какое неимоверно тяжелое испытание предстоит ей выдержать, но решительно сказала:
— Ничего, Настя, не поделаешь, надо идти.
И Вера пошла за денщиком тяжелой поступью, словно на казнь, по пустынной улице, охраняемой усиленным нарядом патрулей.
У штаба денщик приказал Вере посидеть на скамейке: на ее счастье, Вегерт еще не вернулся с КП. Просидев дотемна, Вера в конце концов решительно поднялась и пошла домой. Идти было жутко, везде чувствовался «порядок», наведенный Вайзе: по безлюдным улицам, словно тени, вышагивали черные силуэты патрулей.
Около дома, у колодца, раздался резкий окрик: «Хальт!», и перед Верой, словно из-под земли, выросла здоровенная фигура эсэсовца:
— Пропуск!
Вера предъявила пропуск. Но оказалось, что на сегодня все пропуска считались недействительными. Вера замерла от страха, когда эсэсовец схватил ее за руку.
— Идем! — и толкнул ее вперед. Она начала было протестовать, что, мол, идет из штаба, но эсэсовец был неумолим.
— Марш! Марш! — и толкнул ее так, что она чуть было не упала.
Наконец перешагнула порог гестапо. За ней с отвратительным визгом закрылась входная дверь.
Вере пришлось повторить дежурному по гестапо все то, что она высказала патрулю. Дежурный подозрительно осмотрел Веру и позвонил в штаб. Оттуда ответили, что Вегерт еще не вернулся. Дежурный рассвирепел.
— Чего шляешься, паскуда?! Зиди и ни с места! — он показал рукой на деревянную скамью со спинкой, стоявшую у противоположной стены мрачного коридора. — Зидеть тут!
Вера сидела на этом скрипучем стареньком диване, словно пригвожденная. Спертый воздух и полумрак подавляли ее. «Неужели, — думала Вера, — придется испытать все пытки и истязания?..» И как бы в подтверждение ее мыслей в дверях, выходящих на двор, появилась поддерживаемая под руки эсэсовцем, полумертвая, истерзанная, с полуобнаженной грудью и с разодранными рукавами женщина — Хватова. Не успели заглохнуть ее шаги, как из приоткрытой двери донесся зычный голос штурмбанфюрера Вайзе, а затем и знакомый голос переводчика:
— Герр штурмбанфюрер требует от вас результативных действий, иначе вас вздернут вместе с партизанами как их сообщника! Поняйт?!
— Очень хорошо понимаю, герр штурмбанфюрер. Постараюсь!.. — промямлил, как показалось Вере, Кирилл Кириллович.
Тут же скрипнула дверь
— Их нужно сегодня же взять.
Но его грубо прервал другой голос:
— Тише ты! Она здесь, внизу!
— Такую погань надо казнить всенародно! — невольно прошептали Верины губы.
— Вас загст ду? — спросил солдат.
— Вас загст ду? — передразнила Вера. — Говорю, солдат, что таких предателей душить надо!
Солдат ничего не понял, но насупился и что-то промычал. Наконец дежурный освободил ее.
Выйдя из гестапо, Вера огородами пошла домой.
— Где ты была? Что с тобой? — бросились к ней Устинья и Аня.
Вера разрыдалась.
— Скоро ли кончится этот кошмар, тетя Стеша?
— Скоро, дорогая моя доченька. — Устинья нежно гладила влажные волосы Веры и, не выдержав, заплакала.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В кабинете Вайзе, как и во всем его заведении, была невыносимая духота. Ему нестерпимо захотелось глотнуть свежего воздуха. Он потушил свет, подошел к окну и приподнял штору. Свежесть августовской ночи приятно холодила лицо. Но недолго пришлось наслаждаться этой ночной прелестью: в какой-то из ближних его кабинету комнат раздался душераздирающий женский крик. Вайзе знал, что этот крик слышен на улице. Он захлопнул окно, опустил черную занавеску и зажег свет. Положив руку на телефонную трубку, хотел было позвонить своим «идиотам», чтобы они прекратили упражнения над Хватовой, но в дверь постучали. Вошел помощник Вайзе и мотоциклетчик, прибывший с донесением от командира отряда, направленного самим Вайзе на север, так как там, у высоты 193,8, внезапно появились партизаны. Командир сообщил, что отряд потеснили партизаны, и просил подкрепления.
— Подкрепления?! — рыкнул на мотоциклетчика Вайзе, — подкрепления? А где я его возьму? — Но делать было нечего. Пришлось из небольшого резерва выделить на помощь отряду несколько человек. Отправив подкрепление, Вайзе решил для безопасности провести эту ночь в кабинете под охраной своих людей. Он сжал телефонную трубку.
— Какого черта не отвечаете? — кричал он в телефон. — Спите, что ль?! — И, испугавшись собственного крика, оглянулся в окно: — Приведите ко мне комиссаршу!
Хватову привели под руки и посадили на стул против него. Ее голова откинулась назад, на спинку стула, сползавшие волосы закрыли окровавленное лицо, тело теряло силы, и только голубые глаза еще были полны ненависти. Вайзе поднес к губам женщины стакан с водой. Хватова с жадностью выпила несколько глотков.
— Скажите, Елизавета Пахомовна, где находится главарь или штаб партизан? — обратился к ней переводчик. — Вас спрашивает, — покосил он глаза на Вайзе, — главный начальник, который может вас казнить или даровать вам жизнь.
Вайзе впился в нее колючим взором стервятника, не пропуская без внимания ни одного ее движения и вздоха. Хватова молчала.
Вайзе заорал:
— Говорить! Говорить! Не будет? Расстреляйт!
Хватова собрала последние силы, поднялась и плюнула в лицо Вайзе.