Испытание. По зову сердца
Шрифт:
Поднимаясь по ступенькам, Илья Семенович отвечал, еле переводя дух:
— Не могу лежать хворым, когда такое на заводе творится. Больница для меня, Андрей Александрович, гроб!
— А здесь тебе тоже гроб, да еще с музыкой, — перебил его Жданов. — Хрипишь-то, словно мех кузнечный. Садись-ка, — указал он на стул.
— Что вы, Андрей Александрович, да я совершенно здоров. Черта еще сворочу. — И Илья Семенович для доказательства сильно сжал пальцы в кулак.
— Нет, не своротишь. Пойми, ты болен. Посмотри на себя в зеркало — испугаешься. К тому же есть решение бюро направить тебя в отпуск. В любое по твоему усмотрению место, чтобы там ты поправился,
— Сейчас в отпуск? — сорвался со стула Илья Семенович. — Сейчас, когда от Белого до Черного моря полыхает война, когда мой родной город в блокаде? Да это же дезертирство!.. — Но тут у него перехватило дух. И уже тяжело дыша, продолжал: — На все согласен — недельку дома или даже в госпитале, только не это. Не могу...
— Сядь! — Андрей Александрович подхватил его под руку и посадил на стул. — Успокойся, — подал ему стакан с водой. — Сердце?
Илья Семенович только глазами сказал: «Да». Жданов взял стул и сел рядом с ним.
— Илья Семенович! Ты же разумный человек и должен понять, что работать сейчас тебе нельзя. Смотри, руки-то, словно вибратор, трясутся. Ведь еще одно такое волнение, и — конец... А ты партии, стране нужен. Поверь мне, очень нужен... Ну как?
— Я все, Андрей Александрович, понимаю. Сам вижу, что силы не те, сдают. Но завод. Как завод-то?..
— Завод, Илья Семенович, не уйдет.
Илья Семенович уронил голову на ладонь и, потирая лоб, молчал, затем грустно промолвил:
— Дайте мне время, Андрей Александрович, подумать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вечерело. Давно прогудел заводской гудок, а Нина Николаевна все не приходила. Аграфена Игнатьевна волновалась. Она протопала к печке, отодвинула заслонку, пощупала чугунки и с горечью покачала головой — все остыло. Стала щепать на растопку лучину. Но тут послышались шаги. Вошел Назар.
— Замерзли, небось?
— Что вы, мать моя! Сибиряки разве мерзнут? А где Нина Николаевна?
— Не знаю. Вот уже третий час жду. Поезд-то, видать, опоздал. А вы раздевайтесь. Придет.
— Вы что, кого-нибудь ждете? — вешая полупальто на гвоздь, поинтересовался Назар.
— Ждем. Из Ленинграда Илью Семеновича. Шапыра его кличка-то.
— Кому из вас он сродни?
— Да никому. Так, по нашей жизни родной наш старый большевик. При царе в Питере в забастовках и в разных там стачках участвовал. В тюрьмах сидел. Вообще много чего на своем веку испытал. А после — в революциях, комиссаром в гражданской войне был. С ним и наш Яша и в стачках и в революциях участвовал и воевал. А теперь вот горя в ленинградской блокаде хлебнул и, конечно, не выдержал, свалился. Года, дорогой мой, года. Как ни храбрись, организм сдает. Так он в письме написал, что Цека после отдыха — под Москвой он отдыхал — сюда направил. Вот он и едет к нам вместе с дочкой и внучатами.
— Тогда, Аграфена Игнатьевна, мне не след здесь оставаться. Вам уж будет не до меня.
И как Аграфена Игнатьевна ни уговаривала Назара, тот все же направился к порогу. Но в этот момент к крыльцу подъехала подвода, послышались голоса.
— Сюда, сюда, Илья Семенович, — говорила Нина Николаевна. — Лидуша, постой здесь с ребятами. Я сейчас дверь открою, и будет светло, — и тут же прозвучало: — Мама! Открой!
— А вы собирались уходить, — Аграфена Игнатьевна раскрыла дверь: — Боже мой, Илья Семенович! Родной ты мой, — всплеснула она руками... А когда запыхавшийся Семенов вошел в горницу, Аграфена Игнатьевна обняла его и разрыдалась.
— Мама! Ты
Но Аграфена Игнатьевна, причитая и плача, не слышала этих слов дочери.
— Проходи, дорогой мой, раздевайся... Прости ты меня, старую... — Она сняла с головы Ильи Семеновича шапку, шубу, схватила конец шарфа и потянула его.
— Аграфена Игнатьевна! Голубушка! Постой! Задушишь, — взмолился Илья Семенович и сам размотал шарф, передав его Аграфене Игнатьевне, затем, потирая озябшие руки, направился к незнакомому ему человеку, что стоял в дверях второй половины. Первая половина заполнилась давно не звучавшими здесь детскими голосами: у порога Лидия Ильинична и Нина Николаевна раздевали внучат Ильи Семеновича.
— Знакомьтесь, дядя Илья. — Нина Николаевна протянула руку в сторону Русских, который уже порывался уйти. — Назар Иванович, хозяин нашего дома. Это он нас, бездомных, приютил. — И стала расстегивать пальто Назара. — Не упрямьтесь, Назар Иванович. Раздевайтесь. Теперь вам уходить просто нельзя.
— Да, да, Назар Иванович, оставайтесь. Хотя я только гость, но в этой семье свой человек. Прошу вас, — и Илья Семенович тоже взялся за пуговицу его пальто. Русских сдался. — Мне о вас и вашей благородной семье много хорошего писала Нина. Я очень рад с вами познакомиться. — И он пригласил Назара к столу, уже накрытому заботливой рукой Аграфены Игнатьевны. — Прежде чем сесть за трапезу, я хочу порадовать наших женщин. — Илья Семенович крикнул: — Лидуша! — Та внесла чемодан и поставила его около Нины Николаевны. Илья Семенович распахнул чемодан, извлек из него солдатские треугольнички-письма и вручил их Нине, а затем двинул чемодан — как бы говоря: это вам.
Нина, взглянув на письма, радостно воскликнула:
— Мама! От Яши. — И еще более восторженно: — Боже мой, и от Верушки! — и, забыв про чемодан, стала читать их вслух — в первую очередь письмо Веры.
С другой половины донесся басистый голос Русских:
— Да как же просто так? Да для такого случая по нашему обычаю всю родню созывают. — И Назар двинулся к двери.
— Назар Иванович, не надо, — преградила ему путь Аграфена Игнатьевна. — Сидите и ни о места! Я сама. — И она мгновенно набросила на себя кацавейку, платок и тут же скрылась за дверью.
Илья Семенович взял Назара под руку, пригласил его за стол и сам сел против него.
— В ваших краях я бывал в десятых годах в ссылке. Так что ваши места и людей хорошо знаю. Прекрасный здесь народ. Нина Николаевна, скажите по совести, не правда ли?
— Замечательный, — подтвердила Нина Николаевна, обнося стол хлебом. — А как вас Яша нашел? — спросила она Илью Семеновича.
— Очень просто. Заботами Андрея Александровича Жданова я оказался в самом лучшем госпитале Западного фронта под Москвой, в бывшем санатории «Барвиха». Зная, что на этом фронте воюет Яков, я стал искать среди раненых его сослуживцев. Нашел. У них узнал адрес и написал ему письмо. И вот однажды после обеда ко мне в палату входит генерал. Ба! Да это Яков! Расцеловались, сели за стол — он с собой кое-что привез, — хитровато подмигнул Илья Семенович. — Выпили втихую по чарочке. И за разговорами просидели до самого ужина. Вскоре пришло твое, Нина, письмо. Да такое боевое, что аж за сердце взяло. Читаю и диву даюсь — генеральша и работает на станке? Читаю дальше — «...на новом заводе, в Сибири...». И вот тут я вспомнил ваши края. Представил себе все трудности нового завода и, зная, что меня теперь в Ленинград не вернут, как вышел из госпиталя, сразу — в Цека. Попросил, чтобы направили меня сюда, на ваш завод.