Испытание

Поповский Александр Данилович

Кто мог ждать от Джоомарта подобных слов? Он был дерзок, и многое прощалось ему, но так оскорбить главу рода! Манап побелел и гневно взглянул на джигитов. Витая камча тяжело опустилась на спину Джоомарта. Он вздрогнул, упал, и голова его словно ушла с тех пор в плечи.

«Узнаю в нем Кутона, — злобно бросил манап. — Что вошло с молоком, изойдет лишь со смертью».

Бедняжку Алилю отдали калеке, а с Джоомартом поступили, как с отцом его, Кутоном: обвинили в конокрадстве и отдали под суд.

В новой отчизне судили не мягче, с людьми обходились хуже зверей. Били нещадно тяжелым суюлм — палкой с корневищем на конце — и легким бамбуком. Спину изломают,

руки отрубят — и все на виду у людей. Где нет тюрем, человека, как пса, прикуют на цепи. Просидит так несчастный неделю и месяц, и отошлют его, бросят в вонючую яму, сырую и скользкую дыру, кормить будут редко — сухарем и водою. После суда наденут на шею колодку и пустят по свету страдать. Доска на плечах хуже пытки и смерти. Она не даст ему лечь, и он спать будет сидя, рука не достанет ни носа, ни рта. Добрые люди ему пищу в рот сунут, вытрут нос и умоют лицо. Сколько их на базарах с колодками на шее! Сколько их по белому свету! Страшно подумать, лучше умереть.

Поздней ночью Джоомарт бежал из аула. На руках у него была сестренка Сабиля, за плечами комуз и сухая лепешка.

Ни гор, где он родился, ни страны, где он жил, Джоомарт не узнал. Царя давно не было, не осталось его слуг, правил в Пишпек киргизский народ. Все, кто любили новый порядок, ушли воевать с басмачами. Еще он узнал, что отец его, Кутон, вернулся из Сибири. Два года пел он свои дерзкие песни и умер на руках Темиркула.

Джоомарт оставил сестру и с отрядом ушел воевать.

С той поры прошли годы, забылась война, невзгоды, несчастья. Из памяти многое ушло, но крепко запомнились день отъезда с отрядом и день возвращения домой.

Их усадили в большие вагоны, дали каждому винтовку, шинель. Дверей было много, и окон не меньше, и все же в вагоне было душно, темно и томила тоска. И поезд и город он видел впервые, все было ново, чудно. Его пугало окно, за которым горы и небо, словно вспугнутое стадо, куда-то неслись. От шума и мелькания путались мысли. Хотелось на волю, туда, где земля стоит твердо на месте и ничто не шелохнется. Все, казалось бы, знакомо — и земля, и стоянки, и ряды голубых тополей… Сколько раз он в седле любовался ими. Теперь ему казалось, что горы словно смеются над ним. То расступятся и очистят дорогу, то вознесутся до неба, чтоб обрушиться в пропасть и сгинуть. Предгорья стелются у тропинок, на них наседают холмы, и те и другие тянутся к небу, а у каждого бремя — гора на плечах. Только хребты возвышаются на воле, им лишь одним дано вознестись. Вершинам все можно, они носят чалму из белого шелка — дар аллаха и пророка его.

День отъезда был полон волнений и трепета, грустных предчувствий и надежд.

Прошло восемь лет. Джоомарт жил на равнине, где все просто и ясно, как на ладони. Он многому научился и, счастливый, ехал домой. Окно больше не пугало его, мысли крепко сидели, ни смутить их, ни спутать никому не под силу. Когда поезд оставил степные просторы и на пути встали горные дебри, пред мысленным взором Джоомарта была та же равнина, все было ясно раз навсегда…

Джоомарт снова умолк. Воспоминания о прошлом взволновали его, на смуглом лице застыла тревога, и голова глубоко ушла в плечи. Он встал и прошелся по комнате. Невысокий, сутулый, он, казалось, согнулся под бременем чувств. Сабиля поднялась и нежно обняла его:

— Ты забыл, Джоомарт, что с нами гость. Он может подумать, что ты им недоволен.

Темиркул покачал головой: нет, нет, ничего, он так не подумал.

— Я понимаю его. Твой брат на веку своем много страдал. И лягушка не стерпит, когда придавишь ее.

Джоомарт

поднял голову и улыбнулся. Широкое лицо его с крепким загаром, карие глаза в раскосом разрезе и поднятые скобками брови — все просветлело. Из полуоткрытого рта блеснули два ряда мелких зубов, на правой скуле обозначилась ямочка. Всех озарила чудесная улыбка.

— Ты все такой же добрый, Темиркул. Все так же любишь меня.

Старик ничего не сказал, только брови — седые и острые — сомкнулись у переносицы.

Они сидели втроем — молчаливые, грустные, каждый занятый мыслью о былом. Кругом было тихо, только маятник часов суетился и болтал на своем языке.

— Я всегда говорил: мир жесток, люди — звери. — Старик не поднимал головы и как бы произнес это про себя. — Из земли исходит золото, из человека лукавство, — продолжал он. — Сердца их как камни, в глазах — вечная жадность.

Джоомарт любовно коснулся плеча старика:

— Вы напрасно скорбите, с этим злом скоро будет покончено. Уже додумались, как это сделать. Люди заживут дружной семьей.

На лице Темиркула ничего не прочтешь: и острые брови, и морщинистый лоб, и угрюмая складка на мягких щеках безмолвны.

— Слова твои — чистое золото. Говори, Джоомарт.

— Все переменится, от старого и следа не останется. Не будет сытых и жирных, худых и голодных, каждый получит свое. Мы соберем всех, кто страдает, и в сердца их вольем дружбу и любовь.

Старик смеется от счастья, один Джоомарт это видит. Улыбка все еще где-то на дне его сердца, но отблеск ее уже светится во взоре. Старик никого не обманет, никого! Вот он склонился к Джоомарту и крепко целует его.

— Ты пошел весь в отца, он тоже умел мечтать и верить. У Кутона были светлые, ясные мысли и добрая, непогрешимая душа.

— Это не грезы, добрейший Темиркул. Когда я задумываюсь над людскими делами, мне приходит на память то, что я видел у нас на Атбаше. Эта быстрая река, неспокойная и злая, разделяет долину на неравные части. По одну сторону — джайлау и поля, а по другую — больница, школа и почта. Река размывала мосты, и в пору разлива — три месяца кряду — по ней ни проплыть, ни проехать. По одну сторону пустовала больница, а по другую — народ болел и страдал. До школы, казалось, рукой подать, а детям к ней не добраться. В реке погибали люди, кони и скот. Так было всегда и еще протянулось бы долго. Явился инженер — молодой человек в желтой кепке и кирзовых сапогах, созвал людей и сказал: «Так нельзя дальше жить, нужен мост, чтоб связать оба берега. Дайте нам сильных и смелых людей, мы проложим дорогу через поток, избавим вас от несчастий». За ним пошли молодые киргизы. Они часами простаивали в бушующих водах по грудь в воде, синели от стужи, но не уступали. Нельзя было сдаваться — двадцать аулов правого и левого берега с надеждой взирали на них. Там, где людей разделяла река, крепко связал их каменный мост. Справедливо говорят: ничего нет на свете сильнее дружбы.

Старик кивнул головой:

— Ты умно говоришь, я понял твою притчу с мостом.

Терпенье, терпенье, это не все. Ему давно уже хотелось поговорить по душам. Он впервые, пожалуй, за всю свою жизнь сегодня так много говорит. Джоомарт улыбнулся от удовольствия и, словно опасаясь, что ему помешают, продолжал:

— Это не притча. Люди всегда мечтали о том, чтобы жить нераздельной семьей. Все сказки народов, предания и песни — тоска по миру и любви. Обманутые вождями, они во имя согласия и дружбы убивали себя и других. Так было раньше. Мы собьем этот мост по-иному. Созовем обманутых со всех концов света…