Испытание
Шрифт:
Демин повернулся к Бусыгину. Сказал, словно отрезал:
— Ну-ка, погляди, друг-приятель…
Бусыгин подошел к танкам. Смотреть на них больно: пробиты насквозь, с развороченными корпусами и башнями; казалось, это — не стальные машины, а живые существа, опаленные войной, истерзанные в страшных столкновениях с лютым врагом.
— Смотри, смотри, Никола, ты во внутрь загляни…
Внутри танка раны казались еще более страшными: здесь везде были видны засохшие бурые Пятна крови.
Бусыгин вылез из танка оглушенный и расстроенный.
— Ну что, видел? — спросил Демин.
— Видел.
— Что
— Кровь.
— Ага, кровь. Кровь танкистов. А кровь людская — не водица, друг-приятель. Ты спроси вон того танкиста — откуда кровь? Думаешь, всегда враг оказывался более умелым, более сильным? Иногда бывает так: центровка коробки перемены передач с бортовыми редукторами и мотором сделаны неверно, плохо, безответственно. И в бою поломалась коробка передач. Может так случиться?
— Конечно.
— Нет, не может, не должно. Предположим даже один случай из тысячи. Теперь реши, друг-приятель, такую задачу: а сколько это крови людской, а? Что, молчишь? Вот почему и сказал я тебе: опасный ты, Бусыгин, человек, о цене человеческой жизни не думаешь. Работу тебе поручили ответственную, а она сама ведь не делается — руки ее выполняют, умелые рабочие руки. Умелые, понимаешь?
— Понимаю.
— Ну и молодец. Ты просто талант — все на лету ловишь… Не жалей пота, Бусыгин, когда дело идет о людской крови, — сказал Демин голосом, перехваченным волнением. И, резко повернувшись, крупно зашагал к заводской проходной.
Николай словно онемел от «деминского урока». Он медленно пошел по следу бригадира.
Навстречу шел танкист, одетый в полушубок, на голове у него поверх бинтов танковый шлем.
— Что, парень, страшно? — спросил он, кивнув на разбитые танки.
— Страшно, — ответил Бусыгин.
— Война. Куда ни пойдешь — везде огонь. И огонька подсыплют так, что землю руками грызть будешь.
— Верно, — сказал Бусыгин. — Все понятно. — И молча пошел дальше.
«Почему рассерчал Василий Иванович? — размышлял Бусыгин. — Ни сном, ни духом ни в чем не виноват… Разве не стремился к мастерству, о котором говорил Демин? Не чувствует бригадир его, Николая, мечту. Ох, как обжигало это неутоленное желание, страстная надежда — быстрее все постичь, чтобы стать испытателем танков. Таким, как Константин Ковш!» — Так размышлял Бусыгин, шагая по протоптанной в глубоком снегу дорожке. Перед ним возникли то смертельно раненные танки, то кровь воинов на сиденьях и на броне.
«Знал бригадир, куда привезти, — размышлял Бусыгин. — Всю душу вывернул наизнанку…»
Николай тепло подумал о своем бригадире, у которого открытая душа и обнаженное сердце. Ах, этот «деминский урок»! Как он остудил и как подхлестнул Бусыгина!
Вся жизнь проходила на заводе, другой жизни не было. Изредка кто-то из ленинградцев прорывался через блокадное кольцо и привозил в Челябинск целый мешок с письмами от родных и близких. От этих весточек на сердце становилось еще горше: из осажденного родного города приходили страшные вести, от которых холодело сердце. Люди умирали от голода, гибли под снарядами. Одно утешало: ленинградцы стояли стойко и никакие беды и невзгоды не заставили их согнуться.
Читая коротенькое материнское письмецо, Николай плакал, не стесняясь
Перед самым Новым годом Бусыгин пошел во второй механический: Демин велел ему выяснить, почему там вышла заминка с поставкой на сборку некоторых деталей.
— Только ты, Николай, быстро: одна нога тут, другая — там.
— Все понял.
Бусыгин помчался во второй механический. У него была и другая, своя задача — повидать своего земляка Васю Гусева, поговорить — нельзя ли как-то по-человечески встретить праздник.
Цех, в котором работал Гусев, был меньше сборочного, но тоже огромный, новый. Он казался уютнее. Но и здесь было ужасно холодно.
Оказалось, что Вася успел завоевать известность в цехе. Когда Бусыгин спросил одного парнишку, где найти токаря Гусева, тот сразу же откликнулся:
— А, «землячок-смолячок», наш знаменитый, трижды прославленный, четырежды прогремевший! Во-о-он твой Гусев, из-за станка шапочка меховая торчит.
— Здорово, Вася.
Гусев, не отрываясь от работы, взглянул на Бусыгина.
— А-а-а, братец-ленинградец! Как жизнь?
— Цветет.
— Какой тут цвет: от холода зубы заходятся.
— А у тебя как, Вася?
— Вкалываю, аж зимой в поту. Иначе нельзя Одна беда: весь мой ленинградский запас победитовых пластин кончается.
Николай вспомнил «деминский урок» там, у разбитых танков, и рассказал об этом Гусеву.
— Не обижайся на Василия Ивановича, — сказал Вася, — золотой он человек, путиловец кровный, по всем статьям.
— Что ты, Вася, — встрепенулся Бусыгин, — разве можно, у меня и в мыслях нет. Я хотел…
— Хотел, хотел, да хотелка сдала, — ядовито и зло перебил Гусев. — Демин прав: кровь людская- — не водица. Танк, сделанный умными руками, — это жизнь, плохой танк — это гибель, смерть. Так что уж, братец-ленинградец, пота своего не жалей. Кровь бойцов сбережешь. Такие вот дела, Коля Бусыгин… Ну, чего надулся? Обиделся?
— Не обиделся я. Досадно только: все мне лекции читают — «Бусыгин делай так», «Бусыгин поступай эдак». А, к твоему сведению, Колька Бусыгин вкалывает до седьмого пота и норму выполняет на сто двадцать. Понятно?
— Мало, — спокойно сказал Гусев.
— Как это «мало»?
— Мало, говорю. Ты об Анне Пашниной слышал, из агрегатного цеха?
— Ну?
— Ее комсомольско-молодежная бригада дает сто пятьдесят процентов плана.
— Вот так девка! — восхитился Бусыгин.
Комсомольско-молодежная бригада Ани Пашниной в то время действительно стала широко известной на заводе. Крепенькую, невысокую девушку, одетую в жакетку защитного цвета, ее красный берет и не по размеру сапоги можно было увидеть рано утром, когда она входила в агрегатный цех рядом с отцом — пожилым и сильным человеком, старым тракторостроителем.