Испытания Трепетной струны
Шрифт:
Лик прекрасен и светел, кожа даже не внешний вид подобна бархату, самому дорогому во всей Поднебесной. Стан и фигура подобна кисти самого поэта, чья рукоять изящна и крепка, а перо гибко и податливо. Да и шелковые одеяния, расписанные цветами вишен, лоснящиеся и развивающиеся на весеннем ветру, как и веер в руках, подчеркивали облик небожителя, делая его еще поэтичнее и прекраснее.
— Тан-эр, будь добр, осыпь лепестками цветов свои речи, собери плоды негодования и поведай нам о осколке лазурного нефрита, хранящегося под сводами твоего храма, являющегося частью витражной мозаики или алтарного
— Прошу, — развернувшись, указав веером на вход, пригласил Тан гостей и друга, который никогда поэта другом не считал, лишь бельмом на глазу, да источником дополнительного шума, нелепых и бессмысленных стихов, мешающих ему совершенствоваться. — Комнаты при храме в вашем распоряжении, Шень-сяньшен, — показал он на коридор с часто-стоящими дверьми, за которыми скрыты маленькие комнаты.
— Благодарим, Тан-сяньшен, — поклонился и поблагодарил дракон. Уже едва сдерживая боль в ногах, скручивающую и несущую к земле, он поспешил к ближайшей свободной комнате. Яо спешно последовал за ним, помогая Шень Луну лечь на кровать и унять беснующиеся, терзающие тело разряды, прислоняя к губам флакон с настоем из трав.
— Учитель, вам надо поспать, — укрывая дракона одеялом, говорит ученик, — а я пока пройдусь, осмотрюсь и заодно с верующими пообщаюсь. Может, кто-то наведет меня на нефрит, — уже у двери сказал Яо, как ему вслед:
— Если осколок тут есть, — сонно пробормотал Шень-сяньшень, погружаясь в дрему. Яо ничего не добавил, а закрыл дверь, начертав на ней защитный контур, не позволяющий никому пройти без дозволения дракона и кота.
Желая учителю скорейшего выздоровления, Яо шел к храму, к месту поклонения божеству, его витражной росписи и лика. Но, оказался у образа небесного не один. У расписной мозаики, смотря на лик снизу вверх, стояла девушка, чья фигура, голова и лицо скрывались за темной тканью одеяния. Руки она сложила в молебном жесте, шепча лишь губами молитву. Не был бы Яо котом, не услышал бы. А так, мог разобрать и тон, и эмоции и слова, слетаемые с уст молящейся.
Нежно-розовый свет осыпаемой вишни,
Сплети же мне путь лепестковой тропой.
Во тьме непроглядной, и ночи безлунной,
Сотри все запреты, чтоб он был со мной.
Чтоб наши сердца, горящие спелою сливой,
Стучащие в такт сверкающих на небе звезд.
Сошлись бы в горящем, алым закатом порыве,
Сажая под окнами дома цветы сонных грёз.
Яо, плененный молитвой и просьбой к богу в соединении любящих сердец, явно разделенных статусом и положением, на минуту забыл о том, что его сюда привело, и опомнился, когда услышал голос божеств, приближающихся к возвышенному лику поэта и каллиграфиста. Обсуждали божества не кусок
— Сяо-гэ, но ты не можешь скрываться от Владыки все время? — говорил поэт, размахивая в такт шагам и словам расписным веером, — он переживает за твою судьбу, спрашивает всех о твоем состоянии, местоположении, — и тут же веер резко закрылся, стукнулись друг об друга деревянные гарды, а со стороны друзей повеяло осенним холодом. Голос Тан Мудана стал слегка испуганным, все же, при повреждениях, полученных при падении, Сяо Хуа не переставал владеть своей стихией, не в полной мере, а на десять процентов, но мог использовать ледяной источник. Так что подморозить и охладить пыл цветочного он способен даже в таком состоянии.
— Тан-эр, если ты кому-нибудь, хоть единой душе… — начал угрожать генерал, явно призывая лезвие клина, или лёд в руку, преобразуя ее в клинок или кинжал, — то я напомню о своем прошлом титуле и статусе, — голос падшего стал ниже, грубее и жестче. Сяо Хуа напомнил Тан Мудану, что несмотря на крылья за спиной и род Махаон, он не цветочная бабочка, слагающая стихи и оды небесному Владыке, а воин снежной равнины, заслуживший боями и сражениями, кровью и потерями, свой титул и чин Генерала Севера.
— Сяо-гэ, убери клинок, — испуганно сказал поэт, обещая: — я не скажу Владыке где ты и с кем. Как и то, что ищешь, — холодный ветер стих, сменился на весенний, несущий тепло и свежесть только взошедшей травы. Напряжение между друзьями сошло на нет, отошло на задний план, словно ничего не было. Но ровно до одной фразы: — она тоже о тебе спрашивала, беспокоилась и… — цветочный не договорил, а оборвал фразу на середине, напоминая Тан Мудану цель визита их компании, и причины, по которой они прибыли в город и в сам храм. — Да-да-да, — успокаивал северного генерала поэт, ведя как раз к своей выложенной из мозаики статуе, в которой, по мнению Шень Луна, должен находиться осколок нефрита.
— Четвертый — раненный витраж,
Страны цветов восточной…
Повторял слова легенды Сяо Хуа, внимательно вглядываясь в мозаичную кладь божественного лика. Но ни один кусок мозаики так и не подошел под тон и оттенок нефритовой печати. Рядом, близко, но не то. Как и в витражном окне, описывающим момент восхождения Тан Мудана на небеса и становление божеством литературы и каллиграфии. А из этого следует вывод, что:
— Будем держать путь к следующему храму, — сказал Сяо Хуа, покидая алтарный павильон, направляясь в выделенную ему комнату, но перед этим обратился к Лун Яо, слышащему все, что обсуждалось, и видящему все, что здесь происходило: — надеюсь, Яо-эр воспитанный юноша, тактичный и вежливый, услышанное и увиденное не распространит по чужим ушам и устам, — и это не вопрос, а скорее просьба, граничащая с приказом.
— А-Яо воспитанный и тактичный, ничего не видел и не слышал, — уважительный поклон и сложенные в жесте руки, вот и все, что хотел увидеть Махаон, и увидел, убеждаясь в том, что Шень Лун прекрасно воспитал ученика, даровав ему не только мастерство владения клинком, но и вежливость к чужим тайнам и секретам.