Испытания
Шрифт:
Сергеев был умница, он уже списался с комбинатом легких сплавов и получил ответное письмо; комбинат мог взять подряд на изготовление серии секций не раньше чем через год. Это письмо могло сыграть роль в переговорах с заказчиком. Игорь Владимирович с симпатией посмотрел на Сергеева. Невысокий, хорошо сложенный человек лет пятидесяти, с аккуратно зачесанными висками, но лысый, в своей обычной темно-серой тройке, в свежей рубашке с неброским галстуком, тот сидел в непринужденной позе, но не развалясь, хотя кресло было глубокое и слишком мягкое.
— Через год примут заказ, еще год будут делать, а нам, возможно, пять-шесть типов двух размеров понадобятся, — медленно, чтобы окончательно сосредоточиться, сказал Игорь Владимирович. Вообще-то он никогда не повторял того, что понятней понятного, но сейчас это было необходимо. — Ну что ж, аргумент для нашего заказчика, кажется, убедительный, подготовьте им соответствующее представление, — закончил он,
И тут же мелькнула чуть самодовольная, но успокаивающая мысль, что он, Игорь Владимирович, не ошибся тогда, пять лет назад, переманив своего бывшего аспиранта, работавшего в сельскохозяйственном институте скромным преподавателем на кафедре тракторов и автомобилей, и добившись его назначения своим замом. Сергеев, правда, звезд с неба не хватал, но не пропускал новой литературы, был знающим специалистом, и организатор из него вышел превосходный. Негромким своим голосом, неизменной вежливой ровностью он умудрялся гасить скандалы и споры между старыми профессорами, начальниками соперничающих отделов и лабораторий, а многие из них были сварливы и капризны, как дети. И никто, пожалуй, лучше Сергеева не смог бы договориться с предприятиями-заказчиками или с министерством о наивыгоднейших для института условиях, хотя не был Сергеев ни ловкачом, ни делягой, — просто спокойная логика его мышления убедительно действовала и на членов министерской коллегии, и на директоров заводов. Словом, с приходом Сергеева в институт Игорю Владимировичу стало полегче, и он мог уделять конструкторской работе больше времени, хотя где-то в самой сокровенной глубине души ощущал, еще боясь признаться себе в этом, что уже вряд ли сможет создать что-нибудь по-настоящему оригинальное: силы теперь не те, да и отставать начал, — эта административная текучка съедала время, а нового в мировом автостроении все прибавлялось и прибавлялось, и так просто, скорым просмотром реферативных бюллетеней и журналов осмыслить это новое не удавалось. И, еще неосознанно, Игорь Владимирович стал бояться риска. Казалось, по-прежнему мыслил он остро и резко и умел в чужих работах сразу увидеть оригинальность и новизну, сам же мало-помалу стал тяготеть к проверенным решениям, солидным, добротным, но лишенным полета, дерзости. И все больше его тянуло к чистым исследованиям, к систематизации наблюдений. Он несколько лет занимался аэродинамикой автомобиля, и вот уже скоро должна была выйти большая книга — итог его исследований…
Игорь Владимирович еще не разобрался во всем этом, еще не чувствовал изменений в себе, потому что тело было послушным, крепким, но это полусознание-полуощущение близящейся старости уже было с ним. Может быть, поэтому он считал работу группы Гриши Яковлева почти что своей. Их непонимание, то, что они считают его чуть ли не противником, уязвляло душу. Может быть, только Алла, жена, понимает, что никакой он не противник, что он хочет как лучше. Она же должна знать, что в серьезных делах он всегда старается действовать наверняка. Хотя — понимала ли она его когда-нибудь до конца? Игорь Владимирович не был уверен в этом…
Сергеев аккуратно складывал бумаги в коричневый бювар, выравнивал края листков. Второй заместитель Игоря Владимировича, Никандров, развалясь в кресле, курил, лацкан его пиджака был припорошен пеплом, одутловатое лицо выражало уверенность недалекого человека. У Никандрова не было ничего, кроме биографии. Еще мальчишкой он участвовал в строительстве АМО, был напористым комсомольским вожаком, бригадиром ударной бригады, собиравшей первые советские автомобили, его наградили, направили на рабфак, потом — в институт. Никандров был одним из первых инженеров-автомобилистов, получивших образование при Советской власти. Его назначили начальником сборочного цеха на новый горьковский автозавод. Он не уходил с завода сутками, цех выполнял и перевыполнял план, за этот труд Никандров получил свой второй орден, о нем писали в газетах. В сорок первом году Никандров работал уже в наркомате.
В первые дни войны он ушел добровольцем. Война не потребовала от Никандрова душевной перестройки, потому что его ведущими чертами были энтузиазм и напор, он привык к штурмовому темпу первых пятилеток, когда работу нужно было выполнять «во что бы то ни стало», и фронт для него, в сущности, был такой же работой, только иными средствами, в иных условиях. Воевал Никандров хорошо, был ранен, снова награжден. После войны его направили главным инженером на большой завод, но что-то уже изменилось в заводской жизни — одного напора и желания сделать свое дело как можно лучше было уже недостаточно, не хватало знаний, гибкости, широты. Отсутствие всего этого Никандров пытался возместить громкой фразой, прямолинейной требовательностью к подчиненным, но дело не шло. Его понизили в должности, перевели в КБ, и здесь он пробыл недолго, потому что не справлялся с работой. Но в автомобильной промышленности Никандров был человеком известным, многие его однокашники и сверстники занимали высокие посты
И действительно, Никандров своим напором и грубоватой требовательностью очень помогал в первые годы, когда институтский комплекс еще строился. Он взял на себя всю хозяйственную работу, которую Игорь Владимирович не любил и, не без оснований, считал неблагодарной. А Никандров, кажется, нашел себя. Игорь Владимирович вначале раздражался прямолинейностью зама, но за несколько лет свыкся с ним и даже считал полезным — все еще срабатывали старые знакомства Никандрова, когда в министерстве нужно было выбить новые фонды или добиться еще одной единицы в штатном расписании.
Расширить свои познания Никандров уже не пытался, да, пожалуй, и не был способен на это, но на научно-технических советах иногда выступал, вызывая своими суждениями тихое замешательство среди пожилых профессоров и насмешливые взгляды молодежи. И в первые годы эти речи Никандрова только удручали Игоря Владимировича, но потом стали злить, и, бывало, в заключительном слове он с мстительным чувством начинал логически развивать высказывания Никандрова, доводя их до стройного, одетого в звонкую терминологию и поэтому ошеломительного абсурда. И сам был готов расхохотаться, видя, как облегченно вздыхают маститые ученые и настороженным блеском начинают светиться глаза молодых. Игорь Владимирович не смог бы объяснить словами, для чего он так поступает, но интуитивно чувствовал, что это полезно. Может быть, ему казалось, что, обнажая невежество, безупречной словесной оболочкой придавая ему видимость логической неуязвимости, он воспитывает у своих людей отвращение к пустой, но звонкой общей фразе, к попытке подменить мышление наукообразной болтовней. И это давало свои плоды: почти всегда выступления на советах были предельно насыщены, продуманы и немногословны. Впрочем, эта атмосфера недоверия к отвлеченному умствованию имела и свою оборотную сторону: никто в институте не смог вылущить то рациональное зерно, которое было в несколько абстрактных и чересчур эмоциональных речах Жореса Синичкина.
Сейчас, на дирекции, Игорь Владимирович почти не слушал того, что говорил Никандров. Он уже привык просеивать слова своего второго заместителя, останавливая внимание только на конкретном. Игорь Владимирович думал о том, что на этот раз ему самому придется ехать в Москву с наметкой тематического плана, чтобы заодно позондировать почву (осторожно, конечно, не раскрывая карт), нельзя ли включить в план работу группы Яковлева.
Привычно сохраняя на лице выражение внимания, Игорь Владимирович изредка взглядывал на Никандрова, а сам перебирал в памяти фамилии министерских специалистов, прикидывая, кто из них поддержит его, а кто будет противником. Никандров что-то говорил о фундаменте вибростенда, о системе вентиляции помещения блоков электронной машины, как всегда это было, что-то относящееся к хозяйству, к договоренности со специализированной конторой, ведущей монтаж вибростенда. Игорь Владимирович не слушал, слова Никандрова были лишь фоном для его размышлений, и в то же время он все-таки контролировал разговор, и поэтому, когда Никандров произнес: «…микроавтомобильчики для детского автодрома», — Игорь Владимирович сразу встрепенулся.
— Так, — сказал он. — Это любопытно. А вы не поинтересовались, где Дворец пионеров собирается изготовить эти автомобили и сколько штук? — Игорь Владимирович пристально взглянул на своего заместителя.
— Нет, — растерянно ответил Никандров и нахмурился. Нижние веки у него были сморщенные, отвисшие, и поэтому, нахмурившись, он стал похож на старого барбоса. Игорю Владимировичу почему-то стало жаль его, но тем не менее он жестко сказал:
— Когда вам что-нибудь предлагают, то прежде всего старайтесь собрать побольше информации, самое легкое — это отказать, как вы сделали. Пожалуйста, свяжитесь с директрисой Дворца и разузнайте все: где, сколько, каковы их финансовые возможности?
— Это ведь почти игрушка, я поэтому и сказал сразу, что институт этим заниматься не будет, — с нотками упрямства в голосе, но тихо ответил Никандров.
— Но кто-то же должен помочь детям. И дело хорошее — приучить их к технике. А другой конторы, которая могла бы сделать эту работу, в городе нет. Так что не ждите, пока обком партии вмешается, — тогда все равно не откажемся. Словом, разузнайте все, — еще жестче сказал Игорь Владимирович.
— Хорошо, — недовольно ответил Никандров. А у Игоря Владимировича вдруг поднялось настроение, и дальше он вел заседание дирекции в своей обычной манере, стремительно и весело. И когда все разошлись, он распахнул несколько створок стеклянной стены и стал шагать вдоль нее взад и вперед, с удовольствием ощущая свежесть вечернего воздуха, колеблющего желтый шелк занавеси.