Испытания
Шрифт:
— Вы — Григорий Иванович Яковлев? — Из-за края чертежной доски выглядывало смуглое лицо незнакомой девушки.
— Я — Григорий Иванович Яковлев, — хмуро ответил он, бросил счетную линейку на стол и откинулся на спинку жесткого стула.
Девушка обогнула доску и показалась вся — в красной поблескивающей куртке и только что входившей в моду непривычно короткой юбке. «Это чучело еще откуда?» — чуть удивленно подумал он.
— Еле нашла вас, никто не знает, где вы находитесь, — облегченно вздохнув, сказала девушка.
— Я и сам часто не знаю,
— Может быть, вы позволите мне сесть? — Она сняла ремешок большой сумки с плеча.
— Пожалуйста, — поспешно ответил Григорий, отвернулся в замешательстве, поискал глазами по столу и выключил настольную лампу.
Она подтянула стул Сулина, села, поставив свою сумку на пол. Взгляд ее показался Григорию жестким, проницающим, хотя тугие полные губы улыбались кокетливо.
— А что это вы днем с лампой? — Улыбка стала еще ярче, ямочки на щеках запали, а глаза остались все те же — острые, проницающие и темно-бархатные.
— А… ищу человека.
Ее улыбка злила, потому что казалась вымученной.
— Ну и как?
— Ну, и пришли вы. — Григорий взял линейку, надвинул ползунок, считая результат, но уже забыв, зачем это число, втолкнул движок в корпус, снова положил линейку на стол и вопросительно взглянул на девицу: «Какого рожна ей надо?»
— Я из газеты.
— А я уж подумал, что вы агент по страхованию. — Почему-то хотелось обидеть эту девицу, сбить спесь.
— В самом деле похожа? — Тут ее глаза мягко блеснули, теперь это была действительно улыбка. Григорий даже поймал себя на том, что рот у него полуоткрыт, и сжал губы.
— Не знаю. Теперь ведь не поймешь, кто ассенизатор, кто профессор, все похожи друг на друга, — сказал он хмуро, ощущая какой-то неуют в присутствии этой стриженой с искусственными сединками в черной мальчишеской голове. Может, это чувство возникало оттого, что сидела она слишком свободно, закинув ногу на ногу, и совсем близко были ее круглые колени, почему-то все время попадавшиеся на глаза.
— Люди теперь довольно быстро меняют, так сказать, свой статус. Год или два назад рабочий, потом инженер. Ведь вы тоже не сразу стали автоконструктором. — Смуглое ее лицо, цветом своим напоминавшее о южном курортном солнце, стало серьезным, но теперь улыбались глаза — насмешливо, бесовски и беззащитно по-девичьи.
Григорий спросил вдруг охрипшим голосом:
— Как вас зовут?
— Софья Николаевна, — словно недоумевая, ответила она и тут же быстро добавила: — Можно просто — Соня.
Григорий кивнул утвердительно, будто знал ее имя заранее; рассеянная задумчивость наползла на него, и глаза обратились внутрь. Долго смотрел он в упор на девушку и не видел ее, потом заморгал, словно пробудившись.
— Так чем могу быть полезен?
— У вас неприятности? — почти шепотом спросила она и наклонилась вперед так, что глаза, темные, бархатные,
— Что это за духи у вас? — удивленно и волнуясь, спросил Григорий.
— Какие духи? — Она не отклонилась, только испуганно дрогнул взгляд.
— Ну эти… мятой пахнут. — Он покраснел, поняв бестактность вопроса.
Она откинулась на спинку стула, повела плечом, принужденно улыбнувшись.
— Нет никаких духов: это лепешки мятные…
— Извините, — потупился Григорий. Он слышал, как шуршит она сигаретной пачкой, чиркает спичку, но не поднимал головы. Оцепенелость и грусть ощущал он, словно внезапный, незнакомый недуг. «Да что же это?.. что?!» — тоскливо пытал он себя, вперясь глазами в серые шашки пластикового пола. Ему не хотелось говорить, но и не хотелось, чтобы эта девушка ушла, — пусть бы сидела так, лишь бы чувствовать ее присутствие, вслушиваться в тихое шелковое шуршание красной куртки, вдыхать дым ароматной сигареты. «Что же это?.. что?!»
— Григорий Иванович, может быть, я не вовремя? — Голос ее был осторожен, как будто разговаривала с больным.
— Да нет… — Григорий поднял глаза, но посмотрел мимо нее в окно.
Дымное, в белесых размывах клубилось небо, над ничем не загороженной далью полигона, и где-то у южной черты, за сизым облаком с розовой гривой, проглядывало солнце. Тревога томила и грусть.
— Хотелось поговорить с вами, — тихим голосом больничной сиделки сказала она.
— Пожалуйста, — с подавленным вздохом откликнулся он. — Только о чем?
— Я слышала о вас как о спортсмене-автогонщике, потом узнала, что вы стали конструктором… — Она осеклась под его взглядом.
— От кого вы узнали? — спросил он рассеянно, думая о чем-то другом, неуловимом.
Она глубоко, до ямочек на щеках, затянулась сигаретой, округлив полные губы, и сказала жалобно:
— Я не могу вам лгать почему-то, — и улыбнулась беспомощно и виновато. Только тогда Григорий понял, что она очень молода и красива, и ему вдруг стало легко.
— Не надо врать. Зачем? — Он протянул ей щербатую чашку, служившую пепельницей, и первый раз открыто, не таясь, взглянул на нее.
— Понимаете, я пришла к вашему директору, — смуглые щеки ее покрыл густой, чуть золотистый румянец, она смотрела Григорию прямо в глаза. — А он послал меня к вам, наверное, «подослал» будет точнее.
Она рассказывала о разговоре с Игорем Владимировичем, а Григорий следил за сменой выражения на смуглом с жарким румянцем лице, смотрел на тугие полные губы, в которых было что-то неуловимо негритянское. Его не занимали слова, хотя их смысл доходил до него. Он даже не удивлялся странному поступку Игоря Владимировича, да и вообще все сейчас не имело цены, было неважным. Главным было ее лицо, руки, высокая шея, взмахи тяжелых ресниц. Грустно щемило что-то внутри, сухо становилось во рту, и шершавыми, грубыми ощущались вдруг запекшиеся губы. Он закурил торопливо, жадно затянулся и все смотрел ей в лицо.