Испытания
Шрифт:
Еще не старая женщина с болезненно тусклым и неприязненным лицом долго допрашивала полковника, зачем он и по какому делу. Воспитанный в уважении ко всякой караульной службе, полковник терпеливо объяснял. Женщина выслушала недоверчиво и велела показать документ. Михаил Александрович, хотя уже и начал злиться, сдержался и показал удостоверение. Его звание, видимо, произвело некоторое впечатление, и вахтерша пропустила его.
Стол был накрыт в большой комнате, из которой вынесли кровати. Вернее, стол был не один: несколько канцелярских, составленных вместе и аккуратно покрытых чертежной бумагой. По стенам комнаты,
Михаил Александрович испытывал странную неловкость оттого, что все вокруг мелькали, суетились, были заняты каким-то делом, а он один сидел у стола, как его усадила дочь. И казалось, что он мешает всем этим девушкам, которые бегают с недостающими тарелками и вилками, тыкая пальцами, пересчитывают рюмки, стаканы и заменяющие их майонезные баночки.
Все лица смешались, полковник уже не помнил, как кого из представленных ему зовут, и сомневался, тот ли жених, который в свитере, или тот в пиджаке, или еще кто-то другой. И неуместным казалось здесь его присутствие; чуть ли не впервые он ощутил как недостаток свой рост и появившуюся с годами грузность. Правда, на фронте бывало такое чувство, когда под огнем хотелось сжаться, стать поменьше, но там было по-другому.
Наконец все расселись за столом, и Михаилу Александровичу стало полегче. Теперь он мог всмотреться в лица, выяснить наконец кто жених.
Михаил Александрович сидел справа от Лены, а жених, как положено, слева от нее. Так что рассматривать его полковнику было не совсем удобно. Но все же он кое-что увидел. Парень был как парень, не очень крупный, но и не слабый. Вообще, у всех были веселые лица, и полковнику подумалось: «Вот, играют в женихов и невест. И Лена тоже — дура дурой».
Девичий голос выкрикнул тост, и все задвигались, подняли рюмки, потянулись чокаться. И дальше уже все пошло весело и шумно. Тосты, крики «горько». Михаил Александрович вместе со всеми подымал рюмку, чокался с соседкой справа, с Леной и с женихом. Отворачивался, когда после выкриков «горько» молодым нужно было целоваться.
Уже изрядно выпили, и наступил тот момент, когда сосед начинает говорить с соседом громче обычного, а сам повод, по которому собрались, отходит на задний план, как бы стушевываясь, и за столом оказываются не званые гости, а просто пирующие собеседники, взаимное доверие которых готово разрешиться сердечной откровенностью.
Михаил Александрович, чуть отяжелевший от выпитого, был задумчив. У него возникла мысль, что он смотрит какой-то самодеятельный спектакль, участники которого старательно ведут свои роли. Старательно, и в то же время легко, а у него, зрителя, трогательная старательность играющих вызывает лишь покровительственное чувство, смешанное с грустноватой завистью ко всей этой несерьезности.
«Вот так, шутя, поженятся, так и детей заведут, и жизнь проживут», — подумал он. Ему стало жаль, что в юности он не испытал этой легкости и уверенности.
Кто-то сбоку налил ему водки, придвинул тарелку с маринованными грибами; девичий пронзительный голос выкрикнул:
— Выпьем за Ленкиного отца!
И полковник встал, поклонился, улыбаясь этим веселым ярким лицам, а где-то в глубине души почувствовал грусть и не мог понять, отчего она.
«Да, почти пятьдесят. Это очень много, оказывается», — подумал он. Когда вокруг тебя всем
Гомон за столом становился все громче. Отодвигали стулья, кто-то еще выкрикивал тосты, смеялись чему-то. Включили магнитофон, и из тресков и шумов скверной записи возник квакающий голос, и шумная музыка понеслась за ним в нервном дергающемся ритме. И сразу запрыгали, нелепо замахали руками пары на свободном куске пола.
Полковник будто не замечал этих пар, погруженный в нахлынувшую угрюмость, которая дымной пеленой отгородила его от происходящего. Играла еще музыка, опять танцевали, так же нелепо размахивая руками. Но вдруг магнитофон испуганно взвизгнул, умолк на миг, а потом из шороха неожиданно выделился хриплый человеческий голос:
Всего лишь час дают на артобстрел…Полковник насторожился, а смех, крики, восклицания будто отошли далеко, стали едва слышимым фоном, и тогда, покрывая дребезжание гитарных аккордов, охрипший голос запел:
Всего лишь час пехоте передышки. Всего лишь час до самых главных дел — Кому до ордена, кому до вышки…Михаил Александрович почувствовал знобкий холод осеннего рассвета, какую-то неуютную прозрачность молодой осиновой рощицы, иссеченной минами, пронзительный запах горечи от развороченной сочной и белой древесины; увидел пепельный цвет коры на тонких стволах в сизом неверном свете, ощутил мелкую дрожь сухих, не облетевших листьев. И в большой комнате студенческого общежития не стало полковника…
Ссутулясь в тревожной тоске, ежась от рассветного холода, сидел на земле Мишка Бородин, солдат только что пришедшего сюда отдельного стрелкового батальона. И ему было двадцать лет. Отсыревшая в ночном переходе шинель не держала тепла, ботинки с налипшими комьями глины казались свинцовыми.
Они шли всю эту ночь, а до этого ехали в теплушке и мучились тревожной неизвестностью, которая усиливалась тем, что никто не был знаком друг с другом. Каждый держался особняком, пытаясь скрыть растерянность за независимым видом, и всеми владела тревога.
Михаил Александрович невидящими глазами смотрел на покрытый ватманом и уставленный недоеденными закусками стол, но видел вспышки осветительных ракет над близкой ничейной землей. Слышал сдержанное дыхание многих людей в притаившейся роще.
«Становись!» — приглушенно прозвучала команда, и Мишка вскочил, забыв усталость. Команда отвергала неизвестность, она превращала встревоженных людей в солдат, которыми управляют долг и приказ, избавляющие от тоскливых раздумий.
— Михаил Александрович, давайте выпьем.
Полковник увидел перед собой полную рюмку. Жених улыбаясь тянулся чокнуться с ним. Бородин выпил и не почувствовал вкуса вина.
…Он стоял в тесном строю, слыша запах мокрого шинельного сукна, покашливание соседей, сухой беспокойный шорох листвы. Развиднялось, и можно было окинуть взором весь небольшой лужок, занятый солдатами, и за редкими деревьями рощицы увидеть желтоватый туман над нашими окопами. Перед строем появился уже знакомый майор из политотдела и еще человек, одетый в защитную стеганку, перепоясанную ремнем.