Испытательный срок (сборник)

Нилин Павел Филиппович

– Прямо из Читы прибыл?
– спросил парня Жур.
– Папаша говорит, что ты в Читу отбыл...

– Я его с крыши ссадил, - кивал на хозяйского сына Воробейчик.
– Он залез вон на ту крышу и постреливал вот из этой штуки, - Воробейчик достал из-за пазухи тяжелый пистолет "кольт".
– А я его тихонько из-за трубы, как кошка мышь. И еще счастливый его бог. Я бы сделал из него покойника, если б он оказал сопротивление...

– Эх!
– снял пыжиковую шапку хозяйский сын и шлепнул ею об пол. Потом стал расстегивать

борчатку с оторванной полой.

Полу он оторвал, когда Воробейчик сталкивал его с крыши.

Под борчаткой у него были синяя косоворотка, опоясанная шелковым шнурком с кистями, синие же брюки галифе и белые, измазанные в саже бурки, обшитые полосками коричневой кожи.

Егоров с интересом смотрел на него.

Это был первый крупный бандит, которого вот так близко увидел Егоров, настоящий бандит. Он только что прострелил ухо шоферу и мог убить шофера. Мог убить кого угодно. И, наверно, убивал.

Однако ничего особенного все-таки Егоров в нем не заметил. Хозяйский сын был похож на обыкновенных нэпманских сыновей, что торгуют в лавках на Борзовском базаре. И у него такие же, как у них, нахальные, насмешливые глаза. Он и сейчас не испуган, не растерян. Он только огорчен.

Вынув из кармана брюк расческу, он, глядя в зеркало, стал расчесывать мокрые волосы, кольцами слипшиеся на лбу.

– Для чего же ты учинил стрельбу?
– спросил его отец, как спросил бы, наверно, всякий отец набедокурившего сына.

– Вы, папаша, не суйтесь, - ответил сын, собирая с расчески опавшие волосы. Потом подул на расческу и спрятал ее в карман.

– Ну ладно, купцы, показывайте ваш товар, - улыбнулся Жур.
– Ломик, надеюсь, у вас найдется?

– Девок тут развел!
– закричал на отца сын.
– Они все сыскные. Для чего они были тут нужны?

– Ломик, - повторил Жур. И спросил: - Сами будете поднимать пол или нам придется?

– Я у вас на службе не служу, - огрызнулся сын.
– И служить не буду...

– Это определенно, - подтвердил Жур.
– Служить ты у нас не будешь, нет.

Зайцев уже где-то в коридоре добыл топор и долото.

– Это что тут, в углу?
– показывает Жур.
– Надо разобрать.

Зайцев разгребает какие-то тряпки, мочало - сперва ногой, потом руками. Егоров начинает ему помогать. Они вытаскивают из кучи тряпья ватное одеяло, тянут матрац, набитый мочалом.

И вдруг в самом углу испуганно заплакал ребенок. Голый, худенький, лет, наверно, трех, со всклокоченными волосами.

– Ну, ты сопляк!
– сердито отодвигает его Зайцев. Он сердится сейчас на все, на всех. Он уверен, чти таким сердитым и должен быть всегда работник такого учреждения.

Ребенок встает на тоненькие ножки, жмурится от света, но не уходит из угла.

– Мальчик, - удивляется Егоров.

– Уберите ребенка, - обращается к женщинам Жур.
– Чей это ребенок?

На свет лампы выползает страшная,

как баба-яга, старуха. Точно такую Егоров видел в криминалистическом кабинете на снимке. А эта только что спала на печке.

– Кто его знает, чей он? Верка его мать. Она уехала во Владивосток. Оставляла мне ему на харчи, но чего она там оставила...

– А как Веркина фамилия?

– Кто ее знает как! Верка и Верка. Княжна ей была кличка...

Егоров поднял ребенка с полу, и ребенок цепко ухватился за его шею.

– Глядите, признал отца, - засмеялась женщина в цыганской шали.

Егоров покраснел.

– Кешка, - сказала Дуня мальчику, - это твой отец нашелся. Поцелуй папочку.

Мальчик еще крепче обнял Егорова и действительно поцеловал.

– Ничей?
– спросил Егоров старуху.
– Совсем, совсем ничей?
– и повернулся к Журу.

– Работай, - нахмурился Жур.
– Тут не детский дом. Положи ребенка...

Егоров посадил мальчика на сундук около кирпичной плитки и прикрыл его плечики байковым одеялом.

Зайцев уже оторвал топором плинтус и стал вырубать первую от стены доску.

– Подожди-ка, не так, - взял долото Егоров.
– Она так может расколоться...

– Ну и пусть, - продолжал орудовать топором Зайцев.
– Жалко, что ли...

– Подожди, - опять сказал Егоров.

И подсунул долото в то место, где забиты гвозди. Надавил коленом на ручку долота. Доска скрипнула протяжно и подалась, сильно пахнув старой, слежавшейся пылью и плесенью, от которой трудно дышать. И в то же время чуть расколотая смолистая доска вдруг запахла свежей лиственницей или сосной, будто под слоем тлена таилась жизнь, и вот она обнаружила себя.

Егоров ловко отрывал долотом одну доску за другой, точно не один год провел на такой работе. Он делал теперь это с явным удовольствием. Но вдруг над его головой закричал Воробейчик.

– Ящик!

Под полом оказалось три ящика - два длинных и один квадратный.

В длинных ящиках лежали короткие японские карабины, обмазанные по стволам вонючей желтой мазью и обернутые в вощеную бумагу. В квадратном ящике - обоймы с патронами.

– Мало, - вздохнул Жур.
– Отдирайте еще. И смотрите, куда прячут оружие. Это ж внизу потолок может обвалиться...

Вот теперь Егоров взял топор, потому что надо было отодрать тяжелые плахи.

– Да руби ты, не возись, - посоветовал Зайцев и хотел отобрать топор.

– Погоди, - отстранил его Егоров и снова, подсунув топор, как долото, в то место, где гвозди, навалился на черенок.

Плаха заскрипела со стоном, и опять после запаха пыли и плесени появился живучий и сильный запах сосны.

Тут, у русской печи, были обнаружены пистолеты.

– Н-да, - поглядел на пистолеты Водянков, - Буросяхин со своей компанией натворил бы еще много бед при этих шпалерах. Опоздал он...