Исследование истории. Том II. Цивилизации во времени и пространстве

Тойнби Арнольд Джозеф

Объединяющее воздействие, которое произвели исторические силы, действовавшие в течение долгого периода времени, конечно же, не может быть произведено законодательным актом, дарующим одинаковый юридический статус. Одинаковый статус европейцев, евразийцев и азиатов при Британской империи в Индии или европейцев, креолов и индейцев в Испанской империи в Вест-Индии как подданных, во всяком случае, одной короны, не произвел какого-либо заметного эффекта в уменьшении социальной пропасти между правителями и подданными этих государств. Классический пример того, как первоначально существовавшая пропасть была успешно уничтожена с помощью постепенного слияния некогда привилегированного правящего меньшинства с массой его бывших подданных, можно найти в истории Римской империи. И здесь также политическое равенство не было достигнуто в результате простого присуждения юридического статуса римского гражданства. После обнародования эдикта императора Каракаллы в 212 г. все свободное население Римской империи мужского пола, за незначительными исключениями, стало римскими гражданами. Однако потребовалась еще политическая и социальная революция следующего столетия, чтобы привести реалии жизни в соответствие с законом.

Наибольшую выгоду из политического эгалитаризма, к которому Римская империя двигалась

в эпоху принципата [440] и к которому подошла в эпоху Диоклетиана, была, конечно же, вселенская христианская Церковь. Вселенская христианская Церковь заимствовала у Римской империи основную идею двойного гражданства — конституционное средство для решения проблемы того, как пользоваться преимуществами членства во вселенском обществе, не отвергая преданности более узкому обществу и не порывая с местными корнями. В Римской империи эпохи принципата, на фоне которого возросла христианская Церковь, все граждане мирового города Рима (за исключением небольшого числа тех, кто действительно жил в метрополии) были также и гражданами тех или иных местных городов. Эти города, хотя и находились в составе Римского государства, тем не менее, являлись автономными городами-государствами с традиционной греческой формой городского самоуправления и традиционным влиянием таких местных отечеств на чувства своих детей. По этой римской светской модели растущее и распространяющееся церковное сообщество строило свою организацию и укрепляло общие чувства, которые одновременно были и местными, и вселенскими. Церковь, в верности к которой клялся христианин, была одновременно и местной общиной того или иного города, и вселенской христианской общиной, включавшей в себя все местные церкви на основе единой практики и единого учения.

440

То есть додиоклетиановская Империя, основанная Августом, который носил титул принцепса, означающий «первый в доме» (т. е. в сенате).

VII.

Вселенские церкви

XXVI. Альтернативные концепции отношения вселенских церквей к цивилизациям

1. Церковь как раковая опухоль

Мы увидели, что вселенская церковь обычно нарождается в течение «смутного времени», следующего за надломом цивилизации, и разворачивается внутри политической структуры будущего универсального государства. Мы увидели также в предшествующей части данного «Исследования», что основную выгоду из институтов, поддерживающихся универсальными государствами, извлекают вселенские церкви. Поэтому неудивительно, что защитники универсального государства, благосостояние которого начинает убывать, будут с неприязнью смотреть на то, как вселенская церковь разрастается в его лоне. Поэтому церковь, вероятно, с точки зрения имперского правительства и его сторонников будет рассматриваться как социальная раковая опухоль, ответственная за упадок государства.

В эпоху упадка Римской империи обвинение, которое постепенно росло, начиная с атаки, предпринятой Цельсом [441] около конца II в. христианской эры, созрело на Западе, когда Империя уже находилась в предсмертной агонии. Вспышку этого враждебного чувства вызвало в 416 г. в сердце Рутилия Намациана — «твердолобого» язычника, галльского приверженца Рима — унылое зрелище пустынных островов, колонизованных (или, как бы он сказал, кишащих) христианскими монахами:

441

Цельс (греч. Келсос) — около 176 г. н. э. написал полемическое сочинение против христианства «Истинное слово», от которого сохранилось несколько незначительных фрагментов у Оригена в его трактате «Против Цельса». В своем труде Цельс обвинял христианство в нравственной и интеллектуальной деградации.

Дальше мы в море идем, и Капрария нам показалась, Черный остров-приют тех, кто от света бежит. Сами назвали себя они греческим словом «монахи», Жить им угодно одним, скрыто от всяческих глаз. Счастье им трижды ужасно, несчастье трижды желанно — Ищут несчастья они, чтобы счастливыми быть. Так трепетать перед злом, что хорошего тоже бояться, — Что, как не дикий бред явно нездравых умов?^{99}

Перед концом своего путешествия Рутилий претерпел еще более унылое зрелище, увидев другой остров, который пленил его собственного соотечественника.

Вот островок Горгоны встает, опоясанный морем, Там, где Кирна — с одной, Пиза — с другой стороны. Эти утесы его — примета недавнего горя: Римский здесь гражданин заживо похоронен. Юноша наших семейств, потомок известного рода, Знатную взявший жену, вдосталь имевший добра, Бросил людей и отчизну, безумной мечтой обуянный, — Вера его погнала в этот постыдный приют. Здесь обитая в грязи, ублажить он надеется небо, — Меньшей

бы кара богов, им оскорбленных, была! Разве это ученье не хуже Цирцеиных зелий? Та меняла тела, души меняют они^{100}.

В этих строках витает дух все еще пребывающей в язычестве аристократии, которая видит причину разрушения Римской империи в отказе от традиционного поклонения эллинскому пантеону богов.

Этот спор между гибнущей Римской империей и крепнущей христианской Церковью поднимал вопрос, волновавший не только чувства современников, которых касался непосредственно, но также и чувства последующих поколений, смотревших на это событие через огромную временную пропасть. В своем утверждении «Я описал триумф варварства и религии» Гиббон не только подвел итог семидесяти одной главы своей книги в шести словах, но заявил о себе как о стороннике Цельса и Рутилия. Культурная вершина эллинской истории, как он ее видел, в век Антонинов ясно выделялась на фоне промежуточного интервала в шестнадцать столетий, которые, по мнению Гиббона, представляли собой низшую точку культуры. Двигаясь из этой точки, поколение гиббоновских дедов в западном мире медленно утвердилось на идущем вверх склоне другой горы, с которой двойная вершина эллинского прошлого снова стала видна во всем своем величии.

Этот взгляд, прямо не выраженный в гиббоновском труде, был в более ясной и резкой форме высказан антропологом XX столетия, личность которого вполне сравнима с Гиббоном в его собственной области:

«Культ Великой Матери, это странное смешение самого грубого варварства с духовными устремлениями, был не более как одним из многих восточных культов, распространявшихся в Римской империи на закате язычества. Постепенно привив европейским народам чуждое им мировоззрение, эти культы подточили здание античной цивилизации. Греческое и римское общество строилось на подчинении личного начала общественному, гражданина — государству; это ставило благополучие и безопасность государства в качестве высшего мерила поведения превыше потустороннего (или посюстороннего) благополучия индивида. Граждане, воспитанные на этих идеалах, посвящали свою жизнь бескорыстному служению обществу и готовы были отдать свою жизнь ради общего блага. Если же они уклонялись от принесения этой высшей жертвы, им и в голову не приходило, что, предпочитая свою жизнь интересам общественного организма, они поступают, как должно.

С распространением восточных религий, которые внушали мысль о том, что единственно достойной целью жизни является соединение с Богом и личное спасение, а благоденствие и даже само существование государства в сравнении с ними ничего не значат, ситуация резко изменилась. Неизбежным следствием принятия этого эгоистичного и аморального учения был все возрастающий отход верующих от служения обществу, концентрация на личных духовных переживаниях и появление у них презрения к окружающей жизни, в которой они начинают видеть не более как временное испытание перед жизнью вечной. Высочайшим идеалом человека в народном представлении стал святой отшельник, полный презрения ко всему земному и погруженный в экстатическое религиозное созерцание; этот идеал пришел на смену древнему идеалу самозабвенного героя-патриота, готового пожертвовать жизнью на благо своей родины. Людям, чьи взоры были устремлены к заоблачному Граду Божьему, град земной стал казаться низменным и жалким. Центр тяжести, так сказать, переместился с настоящей жизни на будущую, и насколько от этого перемещения выиграл один мир, настолько проиграл другой. Начался процесс всеобщей дезинтеграции общества: государственные и семейные связи ослабли, общественная структура стала распадаться на составляющие фрагменты, над обществом вновь нависла угроза варварства. Ведь цивилизация возможна только при условии активного содействия со стороны граждан, при условии их готовности подчинить свои частные интересы общему благу. Между тем, люди отказывались защищать свою родину и даже продолжать свой род. В стремлении спасти свою душу и души других людей они равнодушно смотрели на то, как гибнет окружающий мир — мир, который стал для них символом греховности. Это наваждение длилось целое тысячелетие. Возврат европейцев к исконным принципам их жизненной ориентации, к трезвому, мужественному взгляду на жизнь отмечен возрождением в конце Средневековья римского права, философии Аристотеля, античной литературы и искусства. Долгому застою в развитии цивилизации пришел конец. Волна восточного нашествия наконец захлебнулась и стала идти на убыль. Отлив этот продолжается до сих пор» [442] .

442

Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь. 2-е изд. М., 1983. С. 335-336. В сноске автор признает, что распространение восточных религий было не единственной причиной падения античной цивилизации.

Отлив все еще продолжался, когда писались эти строки в 1948 г., и автору интересно было бы знать, что бы сказал маститый ученый, пересматривая в это время четвертое издание «Золотой ветви», о тех способах, какими заявил о себе через сорок один год после публикации этого вызывающего отрывка возврат европейцев «к исконным принципам их жизненной ориентации». Фрэзер и одинаково мыслящие с ним современники оказались последним поколением рациональных и терпимых неоязычников западной школы, возникшей в Италии в XV в. христианской эры. К 1952 г. они были сметены волной демонических, эмоциональных, не гнушающихся насилием последователей, появившихся из неизмеримых глубин секуляризованного западного общества. Слова Фрэзера были вновь произнесены голосом Альфреда Розенберга [443] с другим звучанием. Однако факт остается фактом: и Розенберг, и Фрэзер — оба воспроизвели идентичный тезис Гиббона.

443

Розенберг Альфред (1893-1946) — немецкий политик и писатель, занимавшийся разработкой расовой идеологии нацизма. С 1923 г. — главный редактор центрального органа национал-социалистской партии. С 1933 г. — руководитель внешнеполитического отдела партии, с 1941 г. — министр оккупированных восточных территорий. Автор книги «Миф XX века». После Второй мировой войны по приговору Международного военного трибунала в Нюрнберге повешен как военный преступник.