Истеричка
Шрифт:
– Да, да, да… – Бражник что-то припомнил. – Мне тоже показалось, что Лиза немного боится мужа. Я зашел к ней однажды, она как раз готовила обед…
Чернушкина толкнула его под локоток:
– Бражник, как ты всегда вовремя заходишь!
– Да, – он отодвинулся, – и что я заметил: Лиза готовила по книжке. У нее был рецепт, у нее даже были весы, и меня это очень удивило. Лиза! И весы? Она же была такая импульсивная, такая небрежная… И вдруг весы? Она готовила лазанью. Нет! Не лазанью, вот эти вот, забыл, как называются, вот эти модные
– Сейчас, сейчас, скажу… – Чернушкина защелкала пальчиками, но вспомнить не смогла.
– И я забыла…
– Да ладно, они у нее все равно развалились. Лиза что-то сделала не так, все превратилось в кашу… И, вы представляете, она чуть не заплакала! Она хотела выбросить, все взять и выбросить, а я ей говорю: «Ты что? Глупая, подожди, я все съем…»
– А кто бы сомневался!
– Я съел, да. Вкусно было… – Бражник кивнул Аллочке. – Извини, я тебя перебил.
– Как обычно.
– Да ладно, – Аллочка была не рада, что начала, – я и не собиралась ничего рассказывать.
– Нет, расскажи, расскажи… – Бражник наклонился к ней поближе, на доверительную дистанцию, ушком к носику. – Что у вас там было?
– Да ничего у нас не было! Лиза купила лифчик и трусы. Я тоже взяла себе лифон. Мы вместе мерили в одной кабинке. Она мне помогала застегнуть. Она сказала, что ей понравился Дидро, ну и я сказала, что мне тоже понравился. На следующий день она подходит и показывает ключ, от шестьсот двадцать шестой. Мы просто попробовали. И всё!
– Как всё?! Как всё?! Неужели ты ничего не почувствовала?
– Ох, Бражник! – Чернушкина закачалась. – Как же ты любишь! Как же ты у нас любишь всякую похабень!
– Не перебивай! – он на нее цыкнул. – Но как же так? Ведь Лиза! Она же была очень соблазнительной. Мне всегда казалось, что она похожа на маленькую француженку. Да, на маленькую изящную парижаночку. Она была такая грациозная! Вы помните, как она садилась на стул?
– А как она садилась на стул? – мы удивились, мы не знали, что и тут были особенности.
– Да вы что! Она же не просто плюхалась, она сначала чуть ли не танцевала рядом с этим стулом и мягко потом на него приземлялась… Как листик… осенний.
– Как листик! – Аллочка хихикнула.
– Да! – Бражник загорелся. – Да! В ней был избыток женского… Поэтому вы все и говорили, что она легкомысленная, что она глупая…
– Ой, ну хватит уже! – Чернушкина его одернула. – Чего-то мы говорили… Все он помнит, кто что говорил…
– Да, в ней было очень много женственности, – он повторил и посмотрел на Аллочку с упреком, как на студентку, которая завалилась. – И как же ты ничего не почувствовала?
– Бражник! – Аллочка расстроилась, ресницы у нее заработали, как вентилятор. – Мне просто захотелось сделать гадость! Я не собиралась менять ориентацию, и Лиза не собиралась…
– И у тебя не было оргазма? – он спросил.
– Вы меня достали со своими оргазмами! – зашумела Чернушкина. – Мне просто дико это все слышать!
– Высокий! – я подсказала.
– Да, – она вдохнула глубже, – и что еще надо было? К чему все это?.. Зачем?! Я не пойму, зачем? Не шалавиться надо было, а заниматься сыном!
– В том-то и дело! – Бражник сжал руку в кулак, наверно, захотел придушить Чернушкину. – В том-то и дело! Ты у нас всегда была практичной. Ты все учила наизусть. А Лиза была другой! Лиза была воздушным человеком! Она себя искала! Она пыталась себя понять! Что в этом плохого?
– Ничего, – Чернушкина стряхнула с себя какие-то крошки, – ничего плохого в этом нет. Если летальный исход тебя не смущает.
– А меня не смущает летальный исход! – это Аллочка выдала, как всегда, неожиданно. – Когда я еду в лифте, я всегда вспоминаю Лизу. У нас в банке большой стеклянный лифт, когда он доезжает на десятый, мне хочется сигануть оттуда к чертовой матери. Только чтобы больше никогда не видеть этот проклятый банк и все эти прилизанные рожи!
Чернушкина шмякнула об стол китайское меню.
– Хочешь оргазмов? – она почему-то на меня посмотрела. – Так сядь! Подумай! Почитай научную литературу… Почему нужно сразу изменять мужу? Да еще с этим идиотом! В этой вонючей общаге? Почему?
9
Все верно, все верно. Общага и правда была вонючей, особенно когда вьетнамцы жарили тухлую селедку.
Лиза прибегала туда после первой пары. Лекция заканчивалась в 9.40, в это время я только выползала из своей комнаты. У лифта стоял сонный Гарик, немножко помятый. Мы оба зевали, пешком было лень.
Двери открывались, выходил Синицкий и на ходу забирал у Гарика ключ от комнаты. А Лиза уже бежала, уже взлетала по лестнице, подметала нашу пыль своим плащом и появлялась в холле румяная, пролетевшая шесть пролетов… Да и глаза, я помню, у нее были невменяемые. Возможно, они были просто счастливые, но мы привыкли говорить: невменяемые глаза.
И вот я заходила с Гариком в потертый наш лифток и думала: «Зачем Лиза бежит в эту комнату? Почему так торопится в эти жалкие шестнадцать метров?»
Что было у нее, я не могла представить, что такого интересного было у Лизы в той халупе, прокуренной, серой, где вместо занавески висело шерстяное одеяло, постель была всегда несвежей и грязные носки валялись под кроватью?.. И тараканы, тараканы выползали из-под шкафа на паркет затоптанный… Да, конечно, там был еще и Синицкий… Но я его не помню.
Я не понимала, я и сегодня не могу влюбляться в маленьких закрытых помещениях, для любви мне нужен простор, ландшафт, водоем, кислород… Окурки, вонь, сквозняк – меня все это раздражало, я каждый день хотела побыстрее убежать из этого убожества. А Лиза прибегала из мягкой, тепленькой квартирки, пешком летела на шестой…