Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии

Тихомиров Антон

Крест – это откровение Бога, это в самом своем глубоком и исконном значении Слово Божье. Через крест Бог говорит нам, сообщает нам Себя. Но это Слово Божье дано нам только через посредство человеческого слова проповеди.

Чтобы лучше понять это, нам нужно еще раз вернуться к реформаторскому прорыву Лютера. Мы помним, какие сомнения мучили его: «А откуда мне знать, что мое покаяние истинно, что я достаточно сделал для своего спасения?» Его реформаторским ответом стало: «Я должен смотреть не на себя, не на то, что я есть, что я делаю и что чувствую, а только на Христа. Не я сам спасаю себя, а Христос!» Однако эта истина, истина, что мое спасение находится в кресте, должна быть мне объявлена извне. Я должен услышать об этом. Только если я слышу о Христе и Его распятии, только тогда может во мне зародиться или укрепиться вера в Него. То, что Бог безусловно принимает меня, не может быть следствием никаких моих внутренних чувств, убеждений или размышлений. Эта весть приходит ко мне извне.

Я сам не могу «догадаться» об этом, «пережить» это. Поэтому Лютер так яростно полемизировал с некоторыми представителями так называемой радикальной Реформации, которые призывали отказаться от всякого записанного или проповедуемого слова («внешнего слова», «телесного слова», по терминологии Лютера) и ждать непосредственных Божьих откровений в своей душе. Если откровение рождается внутри меня, то оно зависит от моих чувств и настроений. Сегодня я охвачен энтузиазмом, а завтра впаду в отчаяние. На себя самого я не могу положиться. Поэтому Евангелие, Благая весть от Бога, должно быть чем-то внешним по отношению ко мне. На первый взгляд, здесь есть парадокс: именно Евангелие, именно откровение Божье, некая интимная, глубочайшая реальность, откровение любви, требует прежде всего не какого-то внутреннего принятия, переживания, а чисто внешнего слова. Но этот парадокс неизбежен. Мне, как верующему, необходимо внешнее слово, нечто, что не зависит от моих собственных чувств, мыслей, опыта, нечто, к чему я могу обращаться снова и снова, в любой ситуации и в любом настроении. Так же девушка нуждается в том, чтобы ее возлюбленный снова и снова говорил ей о своей любви, хотя она давно уже в душе знает о том, что он ее любит.

Есть и другой важный момент: какую бы внутреннюю «близость» к Богу я иногда не переживал, в конце концов, в себе самом я не могу найти никаких оснований для надежды. В себе самом я могу увидеть лишь безраздельное господство греха, лишь удаленность от Бога во всех частях своего существа, во всех аспектах своей жизни. Чтобы понять, что Бог принимает меня, мне надо обратить свой взгляд (вернее, свой слух!) вовне.

Поэтому и необходима исповедь с произносимой на ней формулой отпущения грехов, поэтому и необходима проповедь (которая есть не что иное, как, по сути дела, развернутое и произносимое изнутри актуальной ситуации и адресованное конкретным слушателям возвещение прощения), чтобы снова и снова возвещать человеку крест Христов, возвещать Божье принятие и прощение, возвещать извне. Они нужны для того, чтобы снова и снова напоминать верующему нечто совершенно невероятное: «Бог ничего не требует от тебя, Бог Сам целиком и полностью раскрылся тебе навстречу, отдался тебе!»

Часто можно услышать мнение, что в протестантских церквах слишком интенсивно проповедуют прощение и милость Бога и при этом совершенно забывают напоминать людям о том, что те должны делать, напоминать людям о законе Божьем, о Его заповедях. Если бы это было так! На самом деле едва ли не большинство проповедей (даже в протестантизме) являются крайне законническими, нравоучительными. И здесь нечему удивляться, ведь так уж устроен человек: он не может принять весть о безоговорочном прощении, он не может просто так поверить в нее и тем более передавать ее дальше. Это оказывается невероятно трудным. Снова и снова каждый спрашивает себя самого и других: а что мне, тебе еще нужно сделать для Бога? Вот тому, чтобы поразить человека, если хотите, даже шокировать его вестью о кресте и отвратить его от этих мыслей, и должна служить проповедь. Слова прощения, которые она провозглашает, должны быть такими словами, за которые мучимый сознанием собственной греховности человек мог бы ухватиться, за которые он мог бы цепляться: «Я знаю, что мне нечем оправдаться перед Богом, я знаю, что я в отчаянном положении, я знаю, что все во мне проникнуто грехом. Но мне сказано, что Христос умер за меня. Этого я и буду держаться. В этом мое единственное утешение и надежда».

Именно поэтому Лютер и другие реформаторы так подчеркивают необходимость этого слова проповеди и слова отпущения грехов. Мои чувства и мысли могут меняться, на них я не могу положиться: сегодня я готов безоговорочно верить во Христа, завтра я впадаю в отчаяние. Но каждую неделю я должен услышать в церкви эту весть, что я прощен, услышать Евангелие, каждую неделю в церкви я должен встретиться с захватывающим событием креста Христова. И тогда неважно, принимаю ли я эти слова с энтузиазмом или с сомнением, с радостью или с горечью, – не то, как я их принимаю, а само их содержание является решающим.

Это отчасти можно сравнить не только с объяснением в любви, но и с оправдательным приговором, который зачитывает судья: неважно, с какими мыслями подсудимый встречает этот приговор, тот все равно вступает в силу. Но подсудимый должен тем или иным способом ознакомиться с этим приговором, чтобы принять его. Он, однако, и не может просто сидеть на суде и переживать по поводу своей вины или, скажем, наслаждаться знанием своей невиновности и воображать, что его оправдают. Собственное воображение и собственные чувства официального, вынесенного извне приговора не заменят. То, что происходит на лютеранском богослужении, – не что иное, как производимое разными способами, каждый раз по-новому, зачитывание оправдательного приговора Бога, или, если кто-то совсем уж не любит юридический язык, зачитывание невероятного послания Божьего,

в котором Он признается нам в любви.

Поэтому слова о кресте и о прощении (говоря на классическом языке лютеранской теологии, слова Евангелия) – не просто размышления о Божьем прощении. Нет, они становятся эффективным провозглашением Божьего прощения, они осуществляют, производят то, о чем говорят. Произнося слова отпущения грехов, пастор на богослужении не говорит о прощении, но произносит прощение. В Слове прощения осуществляется прощение. В Слове Евангелия осуществляется Евангелие. В Слове о кресте осуществляется крест. Слово Божье – это не столько какая-то определенная информация, сколько действие. Бог творит Словом. Вспомним пример с приговором. Судья не говорит подсудимому, например: «Я считаю, что вы не виновны, поэтому вас можно было бы в принципе отпустить». Нет, он объявляет человека оправданным и свободным, и тот становится таковым. Вне зала суда, в компании друзей судья может сколько угодно рассуждать о том, виновен подсудимый или нет, – это просто слова. И совсем другое дело официально зачитанный приговор. В нем не просто содержится определенная информация или рассуждения, он производит конкретное действие. Точно так же одно дело рассуждения о любви и совсем другое дело – признаться кому-то в любви.

Но здесь важно понять: слова евангельской проповеди являются эффективным провозвестием прощения, осуществляют свою весть не потому, что в них присутствует какая-то мистическая, сверхъестественная сила, какая-то «благодать». Просто эти слова – единственная опора в вере христианина. Эти слова – то, чем вера живет. Эти слова снова и снова ставят человека перед крестом, снова и снова обращают его взгляд, мысли и чувства вовне, на Христа и тем самым порождают, питают и укрепляют веру. Именно поэтому слова о кресте сами могут быть названы Словом Божьим. Как сказано в одном из важнейших реформаторских вероисповеданий: «Praedicatio verbi Dei est verbum Dei», то есть «Проповедь Слова Божьего есть Слово Божье» [14] .

14

Цитата из Второго Гельветского вероисповедания (Confessio Helvetica posterior), которое было написано Генрихом Буллингером и издано в 1566 году как одно из официальных исповеданий Реформатской церкви.

Таким образом, проповедь не случайно является центральным элементом протестантского богослужения. Она – это не просто полезные для прихожан размышления о тех или иных духовных истинах, наставление, поучение и так далее. Все это не составляет сущности проповеди. Главная задача проповеди – возвещать людям крест, Евангелие, прощение и через это свое провозвестие осуществлять их в жизни данных конкретных слушателей. В слове проповеди для ее слушателей звучит само Слово Божье.

При этом свободная проповедь необходима, поскольку каждый раз Евангелие нужно возвещать по-разному. Нет и не может быть одной раз и навсегда данной формы его провозвестия. Тот, кто объясняется в любви, не рассуждает о любви вообще, но высказывает свои личные, глубочайшие чувства, причем он делает это, имея в виду конкретного человека, к которому он обращается. Поэтому нет и не может быть единой и подходящей для всех и всегда формулы объяснения в любви, будь это даже самое замечательное и самое глубокое стихотворение какого-нибудь великого поэта. Поэтому же нет и не может быть единой и единственной формулы, для выражения евангельской вести, будь это даже самая важная цитата из Библии. Именно такая свободная проповедь является наиболее естественной формой проповеди Евангелия. Еще раз: именно живая и актуальная проповедь является наиболее адекватной формой Слова Божьего. Прежде всего, потому, что в живой и актуальной проповеди это слово возвещается конкретным людям в их конкретной ситуации. Я, как слушатель проповеди, знаю, что слова проповедника обращены ко мне, ко мне лично. Мне лично возвещается прощение и принятие Бога.

Конечно, любая проповедь не свободна от различных ошибок, заблуждений и так далее. Но они не могут отнять у нее характера Слова Божьего: любое, пусть и несовершенное, пусть и содержащее ошибки, пусть и произносимое не от чистого сердца провозвестие, которое обращает слушателей ко кресту, уже в силу этого есть Слово Божье, в опосредованном смысле Его откровение.

Это же относится и к таинствам: Крещению и Причастию. Они есть не что иное, как то же самое Слово Божье, но «сказанное» еще более материальным, зримым образом, чем слово проповеди. В такой материальности таинств Слово становится, с одной стороны, менее рациональным, его труднее понять, но, с другой стороны, усиливается личный момент: всегда можно сомневаться, действительно ли слово проповеди или отпущения грехов для меня лично, могу ли я воспринять его как обращенное именно ко мне, но никто не будет сомневаться в простом и однозначном (совершенно внешнем) факте своего Крещения или принятия Причастия. Поэтому Крещение и Причастие в лютеранском понимании – это тоже носители откровения. Они несколько отличаются по своим функциям и по своему воздействию от слова проповеди, но по своей сущности образуют с ним одно целое. Таинства понимаются в Лютеранской церкви как своеобразные – особенно материальные – формы Слова, а Слово в свою очередь обладает сакраментальным характером.