Источник

Миченер Джеймс Элберт

– И до завтра не исчезнут запах роз и винограда вкус, – процитировал Иехубабел, и Тарфон поморщился. Единственной неприятной особенностью сотрудничества с главой еврейской общины была его неистребимая тяга к цитатам, за которыми Иехубабел прятался, сталкиваясь с интеллектуальными проблемами. В Макоре он пользовался репутацией ученого человека, но Иехубабел никогда не заглядывал в великие труды по иудаизму; если он и мог ссылаться на Платона и Аристотеля, то никогда не цитировал еврейских мыслителей такого же масштаба. Но он всегда каким-то загадочным образом ухитрялся

на пустом месте найти какую-нибудь пословицу или поговорку, выражавшую мнение евреев. Несколько лет назад, когда Тарфон пообещал защищать евреев от законов Антиоха, Иехубабел четко и ясно изложил свою позицию: «Друг – это друг на все времена, а брат познается в беде». В следующем году, оценивая ужесточение законов, он сказал: «Кого боги любят, того и подвергают гонениям». Строго говоря, для человека такого широкого круга интересов, как правитель Тарфон, даже краткое общение с Иехубабелом было довольно утомительно, и грек часто хотел, чтобы его коллега забыл свои крупицы мудрости и занялся бы, наконец, реальностью.

Но почему же он все-таки тратил время на Иехубабела? Да потому, что в увертливом и переменчивом мире греческих общин Макора и Птолемаиды еврей был единственным безукоризненно честным человеком, с которым Тарфон поддерживал связь. Ему ничего не было надо от гимнасиарха, он не прибегал к лести, держал слово и много работал для блага города. Он хорошо платил своим рабочим у красильных чанов, давал образование своим детям и нес ответственность за синагогу. Тарфон часто говорил Мелиссе, своей жене:

– Будь у нас хоть дюжина таких, как Иехубабел, управлять этими местами было бы сущим удовольствием, но, похоже, такие люди могут быть только в еврейской среде.

И поскольку Тарфон ценил твердое постоянство этого человека, он был готов смириться с его занудством.

И теперь, лежа на массажной скамье, Тарфон промолвил:

– Скажи мне честно, Иехубабел. Эта сегодняшняя казнь… Станет ли она концом трудного времени или же началом подлинных бед?

Иехубабел отвел взгляд от обнаженного тела правителя, распростертого на скамье. Это зрелище оскорбляло его. Кроме того, перед глазами продолжало стоять лицо гибнущего мученика, который, выкрикивая последнюю отчаянную молитву евреев, прямо обвинял его, и он невольно ответил куда резче, чем позволил бы себе в другом случае:

– Стоит реке выйти из берегов, она не вернется в них, пока не прекратятся дожди.

– Что ты этим хочешь сказать? – с легким раздражением переспросил Тарфон.

– Если такие законы будут действовать и дальше, это приведет к серьезным последствиям.

– Может, и так. Но случится ли это на самом деле?

Иехубабелу хотелось верить в правоту слов Тарфона, которые тот ему говорил раньше, – все пройдет; стоит Антиоху узнать, как евреи отнеслись к новым законам, он их отменит. И он ухватился за эту надежду;

– – Если Антиох хоть немного отступит, не сомневаюсь, что неприятностей удастся избежать.

Раб протер тело Тарфона влажной тканью и принес одежду, которую гимнасиарх и накинул, оставив большую часть тела обнаженной. Перебравшись

в кресло у стола, он спросил:

– Коль скоро бед не избежать, что может стать их причиной?

– Свинью мы еще можем простить, – убежденно сказал Иехубабел. – И можем признать Антиоха правителем… даже богом для своего народа. Но есть одна вещь…

– Которой ты и боишься?

– Евреи будут продолжать делать обрезание своим сыновьям.

– Нет! Нет! – запротестовал Тарфон. – Тут я согласен с Антиохом. Человеческое тело – слишком большая драгоценность, чтобы его уродовать по прихоти какой бы то ни было религии. Почему, по-твоему, мы отменили клеймение рабов? Почему больше не увечим их? Не наносим татуировки? – Он поднял мраморную руку со скребком, словно она была указкой, и потребовал ответа: – Скажи мне вот что. Если ваш еврейский бог создал, как вы говорите, совершенного человека, почему вы пытаетесь улучшить его работу?

Иехубабел не смог сразу же подобрать подходящий афоризм.

– Когда создатель завершил свой великий труд, – сообщил он, – то отозвал Авраама в сторону и сказал: «Я сделал совершенного человека. А теперь мне нужен совершенный народ. И дабы доказать миру, что вы – избранный мною народ, вы будете делать обрезание своих сыновей». И, совершая его, мы не отрицаем божественную волю, а претворяем ее в жизнь.

Тарфон был удивлен ясностью этого заявления, но лишь пожал плечами:

– Закон есть закон, Иехубабел. Больше никаких обрезаний, – и добавил: – Прошу тебя.

Коренастый красильщик обдумал эту просьбу, последнюю в длинном ряду предыдущих, и наконец уступил:

– Не думаю, что евреи будут делать обрезание своим сыновьям, не посоветовавшись предварительно со мной.

Тарфон улыбнулся. Он знал, что в еврейской общине обрезания делает именно Иехубабел, так что вся ответственность за нарушение закона Антиоха падет на него, но не стал смущать друга, признаваясь, что он в курсе дела.

– И если евреи попросят у меня совета, я скажу им, что надо немного подождать…

Тарфон испытал облегчение. Это и было ему нужно – немного потянуть время, ибо не сомневался, что, имей он его, сможет смягчить неприятности. Вытащив из-под мраморной руки второй лист своего доклада, он порвал его и кинул в корзину.

– А я уж собрался послать Антиоху сообщение, которое ему лучше не знать, – сказал он с нервным смешком.

Он проводил Иехубабела до дверей, и два человека остановились в тени нависавшей над ними гигантской статуи Антиоха.

– Я рад, что ты все понял, Иехубабел, – сказал Тарфон. – Слабость евреев не сможет противостоять этой огромной силе. И поэтому мы постараемся смягчить законы.

Иехубабел предпочитал не смотреть на оскорбительную статую. Он нашел спасение в еврейской пословице, смысла которой и сам не донимал: «От дыхания царей жухнет ячмень, но в конце зимы идут дожди».

«Его нравоучения в самом деле жутко занудны, – подумал Тарфон, – но без него у нас были бы серьезные неприятности». И чтобы помочь Иехубабелу понять положение дел, гимнасиарх с жаром сказал: