Источник
Шрифт:
– Что вы хотите сказать?
Тарфон смахнул пот со лба и продолжил:
– Я говорю, все мы хотим, чтобы ты оказался в Антиохии… и победил.
– Я тоже, – коротко ответил Менелай, готовясь услышать плохие новости.
– Но Антиох издал указ: никто из борцов не может нагим предстать перед ним, если он обрезан. Это оскорбительно для духа игр.
В душном помещении наступило молчание, и оба атлета не могли не посмотреть на неопровержимое доказательство договора Менелая с YHWH. В первые дни в гимнасиуме Менелай стеснялся этой своей особенности, да и другие ребята поддразнивали его, потому что он был единственным евреем, кто ходил сюда. Но когда Менелай стал одерживать победы, то к нему вернулось самоуважение, а остальные атлеты теперь относились к нему с безличным интересом, как к человеку с отрезанным кончиком мизинца на ноге. Для них Менелай олицетворял три понятия: грек, чемпион, обрезанный
– Разве в Птолемаиде нет врача, который мог бы скрыть эту примету?
– Есть. Но это ужасно больно.
– Разве я не смогу вынести эту боль?
– В таком случае все будет сделано.
Менелай внимательно взвесил все возможности, которые дают слова правителя, но так и не смог решить, что же выбрать. Тарфон, понимая растерянность юноши – ибо кто может отрицать влияние унаследованной им религии? – не давил на него, заставляя принять решение. Вместо этого он нашел для Менелая скребок, и два атлета, сидя на скамьях, размяли мышцы, после чего пошли в баню, где рабы окатили их прохладной водой, после чего размассировали их душистыми маслами и окунули в очень горячую воду, из которой они вышли расслабленными и отдохнувшими. Это были самые лучшие минуты дня, когда тяжелые упражнения претворились в чистоту тела и отрешенность от несущественных забот. Их можно было бы назвать «греческим моментом», ибо они ярко воплощали идеал греков; и в той удивительной ясности мышления, которая пришла к Менелаю перед тем, как он, лежа на скамье, погрузился в сон, он отчетливо представил себе предмет разговора с гимнасиархом.
– Скажите мне честно, учитель. Есть ли у меня шанс победить в Антиохии?
– Я проверил всех, кто приехал из Тира. Никто из них не сможет справиться с тобой.
– А если я одержу победу в Антиохии, то потом будут Афины?
– За днем следует ночь, – рассудительно сказал Тарфон. Ему нравилась та деловитость, с которой этот молодой еврей оценивал встающие перед ним проблемы. Операция, которую проведет врач в Птолемаиде чтобы скрыть следы обрезания, будет очень болезненна, и не стоит относиться к ней слишком легко. Один несчастный еврей из Яффы даже покончил с собой, не в силах выносить страданий, которые оказались куда сильнее, чем он предполагал. Но если впереди – возможность получить большую награду, то стоит вытерпеть боль. Поэтому Тарфон счел возможным подбодрить своего юного друга, дав ему ту последнюю соломинку, к которой часто прибегают, чтобы принять решение: – Менелай, когда юноша вступает в схватку, то не только ради лавров, которыми его тут же увенчают. В твои годы я сражался, как воин, но в то же время и учился, и, когда империи понадобился правитель, выбор пал на меня. Но я давно уже выиграл эту должность. Придет день, когда я получу повышение, и место правителя станет свободным. А я-то знаю, что Антиох хочет поставить на один из важных постов именно еврея. Чтобы твой народ смирился с его правлением. И таким евреем можешь стать ты.
Менелай засыпал. Упражнения, горячая баня, густой запах масла – все вместе навалилось на него, но прежде, чем окончательно погрузиться в сонное забытье, он сказал:
– Не следующей неделе вы собираетесь пробежать дистанцию до Птолемаиды. И я хочу быть среди ваших соперников.
– Будешь, – сказал Тарфон.
И утром дня соревнования, которое проходило каждый год, звуки труб созвали зрителей к главным воротам Макора, где в военной форме стоял правитель Тарфон – меч на поясе, на голове шлем. Перед ним собрались семеро атлетов, которые в своих облачениях походили на молодых богов, а за ними стояли еще четверо или пятеро совсем юных участников соревнований, которые еще не доказали свое право на особые костюмы – но они надеялись, что на этих восьми милях до Птолемаиды сделают первые шаги к такому признанию. И уж за их спинами толпились горожане, среди которых были хананеи и евреи, финикийцы и египтяне, все с женами и детьми.
Рассевшись на ступеньках, бегуны расшнуровали и скинули обычную обувь, заменив ее сандалиями. Попрыгав на месте, они проверили, как обувь сидит на ноге. Теперь, в развевающихся под порывами утреннего ветерка плащах, они еще больше стали напоминать юных богов. Когда с сандалиями было покончено, снова раздались звуки труб, бегуны сняли шапочки и вручили друзьям, польщенным такой честью. Каждый бегун перетянул лоб узкой белой полоской материи. Опять раздались трубные звуки, и бегуны, скинув всю одежду, обнаженными предстали на солнце. Они представляли собой прекрасное
Правитель Тарфон, взяв набедренную повязку, аккуратно перепоясался ею. Остальные последовали его примеру, и скоро все были готовы к старту. Гимнасиарх дал сигнал трубачам, после чего обратился к бегунам громким голосом, чтобы его слышали и горожане:
– Те из вас, кто не смогут обогнать меня, не получат ни вина в Птолемаиде, ни масла для бани, когда мы вернемся в Макор. – Бегуны засмеялись, а он прошел меж ними, хлопая их по сильным плечам и проверяя твердость брюшных прессов легкими ударами кулака.
Пробившись вперед, Мелисса поцеловала своего мужа и Менелая, а потом расцеловала и всех юношей, которые жили в ее доме. Остальным она сказала:
– Если вы сегодня не одолеете Тарфона, он возгордится и будет считать себя непобедимым. Прошу вас, ради меня, не дайте ему выиграть.
Все рассмеялись, а она дала сигнал к началу бега.
Спустившись по наклонной рампе, атлеты выбрались на Дамасскую дорогу, что вела на запад к Птолемаиде, и, когда они пустились бегом, по длинным ритмичным шагам гимнасиарха стало понятно, что сегодня одолеть его будет непросто.
Среди зрителей, которые смотрели самое начало бега, был и Иехубабел. Сгорая от стыда, он стоял среди своих молчаливых соотечественников, перед которыми развертывалось оскорбительное зрелище обнаженного еврейского юноши, представшего голым перед широко раскрытыми глазами молодых женщин города. Они восхищенно рассматривали ту особенность, что отличала его от всех прочих бегунов. И чем более обнаженным казался Менелай, тем плотнее другие евреи запахивали на себе свои длинные одеяния. И все испытывали сочувствие к Иехубабелу.
В этот день, когда бегуны скрылись из вида, солдаты приступили к выполнению приказа, который им заранее оставил Тарфон. Они провели повторный обыск в домах евреев, дабы проверить, не нарушил ли кто-либо законы Антиоха Эпифана. Никого не предупреждая, они входили в любые дома. В том числе они явились к фермеру Палтиелу – и тут выяснили, что его младенец сын обрезан. Схватив и ребенка и родителей, они кинули их в тюрьму и послали скорохода, официального курьера, который побежал в Птолемаиду, имея при себе жезл черного дерева, символ своей власти. Он и принес новости правителю Тарфону: «Еврей Палтиел был пойман на месте преступления. Он злостно не подчинился закону. В соответствии с одобренным вами планом, и он и его жена через два дня должны быть казнены. Отложить ли казнь до вашего возвращения, если вы хотите присутствовать?» Тем же днем курьер вернулся в Макор и принес с собой ожидавшийся ответ: «Покинуть Птолемаиду для меня невозможно. Действуйте, как предписано». Солдаты правильно предположили, что их правитель, который и заставил провести обыск, предпочел бы отсутствовать во время казни. Именно по этой причине обыск и был проведен, когда он покинул город.
Стоял один из тех невыразимо прекрасных дней, которые приходят в Галилею в конце осени, когда летняя жара уже спала, а зимние дожди еще не начались. Обильные росы увлажняли землю, и ветви оливок клонились под тяжестью плодов. Виноград уже был собран, а волы отдыхали. Небо было безоблачным, даже над морем не стояла дымка, но порой пролетал прохладный ветерок, напоминая о холодах, которые ждут впереди. Природа Галилеи восхитительна во все времена года, радуя сердце тем, что человек может любить эту землю, так же как и все населяющие ее живые существа – как олень любит прохладу высокогорий, а пчелоед – те поля, над которыми он порхает. Но осенью, когда природа готовилась к переменам, мир обретал особую прелесть, и если на этом маленьком клочке земли порой и рождались великие идеи, то не в последнюю очередь и из-за величественной красоты этих мест, которая крылась не столько в гремящих водопадах и высоких горных пиках, сколько в самых привычных вещах – они неизменно влияли на людей, которые тут жили. Никогда еще Галилея не была столь прекрасна, как в этот роковой год, когда империя Селевкидов столь уверенно утверждалась не только в Галилее, но и во всем Израиле, даже в Иерусалиме. Казалось, что сама природа затаила дыхание, ожидая, чем кончится конфликт между мощью империи Антиоха Эпифана и решимостью нескольких безоружных евреев.