Источник
Шрифт:
– Сколько проблем ты взваливаешь на свои плечи, – с уважением сказал Кюллинан.
– И самая сложная – это моя.
– Что ты имеешь в виду?
– Помнишь тот день, когда мы явились к воджерскому ребе… с Зодманом?
– Да.
– И служка спросил: «Коэн или Леви?» И все мы ответили – «Израиль».
– Я припоминаю, что Коэны сидели с накидками на головах.
– И я сказал, что объясню позже.
– Что ты и сделал. Коэны – священники. Все Леви – храмовые слуги. Израиль – это все остальные. Общее стадо.
– Если проследить непрерывную линию предков до дней Торы, то выяснится, что каждый еврей
– А ты, бедняга из рода Израиля… – начал Кюллинан.
– Я не принадлежу к нему, – сказал Элиав.
– Но у воджерского ребе ты сказал, что…
– Сказал. Потому что никогда не воспринимал всерьез эти штучки Микки Мауса… – Он запнулся. – То есть моя жена… Я ведь никогда не рассказывал тебе об Илане? Она погибла именно здесь.
– Она… что?
Элиав прижал к подбородку теплый чубук трубки и несколько раз попытался заговорить. Наконец, собравшись, он сказал:
– Я был женат на девушке, которая могла бы быть символом Израиля. Его знаменем. Она была израильтянкой. Совершенно удивительной личностью. Она была застрелена. Прямо вон там. Там…
– Будь я проклят, – пробормотал Кюллинан. Он вспомнил тот первый вечер, когда они с Табари увидели Элиава, стоящего на коленях у склона холма. Он не был склонен что-то рассказывать, но Кюллинан интуитивно понял, что сейчас лучше не молчать. – То есть мы раскапываем память об ушедших?
– Чем мы и занимаемся, – согласился Элиав. – И одно из привидений пришло в дом и дает о себе знать… довольно печальным образом.
– То есть как?
– Я же Коэн… это в самом деле так. Я происхожу по прямой линии от святых людей из города Гретца, что на Рейне. И вот что о Коэнах – им никогда не разрешалось жениться на разведенных женщинах.
– Что это значит?
– По израильским законам, Коэн не может брать в жены разведенную женщину. Этого просто не может быть.
– Но вы же с Веред обручены.
– Это так. И если мы с ней захотим пожениться, нам придется лететь на Кипр, искать какого-нибудь английского церковника, который поженит нас по своим правилам, затем возвращаться в Израиль и там жить во грехе.
Кюллинан не мог удержаться от смеха.
– Мы пытаемся раскопать древнюю историю, а оказывается, живем в ней.
– Ты не прав, – возразил Элиав. – Ты вкапываешься в иудаизм, но даже не попытался понять его. Джон, мы особый народ с особыми законами. Как ты думаешь, почему я просил тебя пять раз перечесть Второзаконие? Черт бы тебя побрал, тупого ирландца! Я не католик. Не баптист. Я еврей – и я вышел из самого древнего народа с самыми древними законами.
– Теперь-то я начинаю это понимать, – извинился Кюллинан. – Но все эти дела с Кознами…
– Ты видел и Левитов. Священник не должен брать в жены распутную женщину или неверующую; в той же мере они не имеют права уводить женщин от их мужей… Вот так обстоят дела. Поэтому мы и не можем пожениться в Израиле.
– Минутку! Ведь Веред – вдова.
– И даже более того – она разведена.
– Тогда я ничего не понимаю.
– Я хорошо
– Но если Веред овдовела…
– Самое главное в том, что она была разведена. Одно дело, реши я надолго остаться на этих раскопках. Мы бы слетали на Кипр, поженились там, а если бы со временем, когда нашим детям пришла пора жениться, раввины сочли бы их незаконнорожденными, они бы тоже слетали на Кипр. Но я не мог бы войти в кабинет министров, не мог бы попытаться изменить еврейские законы.
– Ты готов отказаться от Веред ради этого поста? – изумленно спросил Кюллинан. Бурная эмоциональность вопроса убедила Элиава, что романтический ирландец готов справиться с любыми проблемами, лишь бы жениться на Веред. И его дядя, который был католическим священником, его отец, который продолжал изрекать глупости, его сестра, его друзья – все могли идти к черту, если он изъявит желание жениться на миссис Веред Бар-Эль. А оно у него присутствовало.
Потрясенная реакция Кюллинана заставила Элиава осторожно подбирать слова для ответа:
– Как ирландец, за спиной которого столь непростая ирландская история, ты именно так и должен был сформулировать вопрос. Но я еврей, и у меня совершенно иная история. У нас две тысячи лет не было своей страны, Джон. Я и еще несколько… нас в самом деле была лишь горсточка… моя жена… муж Веред… и чудесный сефард Багдади, о котором я часто думаю… – Он остановился и после долгого молчания продолжил: – Мы построили страну, в которой евреи со всего мира могут жить еще тысячу лет. Сегодня государству приходится принимать важнейшее решение, имеющее отношение к основам его структуры, и Тедди Райх убедил меня, что я нужен…
– Где?
– В самых важных местах. Вопрос, который ты мне сейчас задал, имеет смысл, когда ты задаешь его как ирландец. Для меня же, как для еврея, он должен звучать так: «Готов ли ты в соответствии с еврейским законом отказаться от Веред Бар-Эль, чтобы помочь сохранить концепцию Израиля?»
– И ты готов?
Элиав уклонился от ответа.
– В ту ночь, когда на этом холме погибла моя жена, наш отряд направлялся в Акку. Веред и ее муж взяли на себя заботу обо мне, потому что я был на грани потери рассудка. Мы штурмом взяли Акку, который защищал Табари со своими арабами. Тридцать наших еврейских бойцов столкнулись с… бог знает, сколько там было арабов. Я как-то обогнал цепь наступающих, вырвался далеко вперед, и меня конечно же убили бы, если бы не эта семнадцатилетняя малышка, которая пробилась ко мне с ручным пулеметом наперевес. Открыв огонь, она расчистила улицу и привела меня обратно, словно я был ее дебильным ребенком. Я до сих пор чувствую, как она держит меня за руку.