Источник
Шрифт:
– Боюсь, вы воспринимаете ситуацию несколько прямолинейно, – не теряя самообладания, ответил Зодман, – но разве не этим мы, евреи, занимаемся из века в век? Когда мои предки жили в Германии, каждую зиму приезжали люди из Святой земли, собирая средства на поддержку религиозных евреев в Тиберии и Цфате…
– Дни благотворительности закончились! – фыркнула Веред. – Теперь в Израиле живет новая порода евреев.
И Полу Зодману довелось встретить ее представителя. Сев обедать, он увидел перед собой тарелку супа, кусок мяса, масло… [4] Он потрясенно уставился на сочетание мяса и масла и подозвал официанта. Им оказался Шварц, секретарь кибуца.
4
Еврейская
– Это масло? – спросил Зодман.
Указательным пальцем Шварц ткнул в масло, облизал палец, вытер его о безрукавку и спросил:
– Что еще?
– Разве в этом кибуце не соблюдают кошерность?
Шварц посмотрел на Зодмана, перевел взгляд на Куллинейна и с американским акцентом спросил:
– Он дурак или что? – Остановив официанта, Шварц взял у него кувшинчик и презрительно бросил: – Сливки к вашему кофе.
Зодман пропустил мимо ушей его слова, но, когда Шварц отошел к другому столу, спросил:
– Не кажется ли вам странным, что тут не соблюдают кошерность?
– Вы и дома едите только кошерное? – сухо осведомилась Веред.
– Нет, но я…
– Предполагал, что займусь этим в Израиле, – с сарказмом закончила она его фразу.
Однако и теперь Зодман не вышел из себя.
– Я думал, в кибуце, где растет молодежь… – Он пожал плечами.
Элиав предложил компромисс:
– На наших кораблях, самолетах, в гостиницах… везде соблюдают кошерность. Разве это вас не убеждает?
Зодман не ответил. Его всерьез беспокоило знакомство с кибуцем, где нет синагоги, а в столовой подают некошерные блюда, но именно Табари, араб, мусульманин, успокоил его:
– Пол, когда вы завтра увидите свой лес…
– Его… что? – переспросила Веред.
– Его лес. Сегодня я побывал в нем. Выглядит он великолепно. После того как вы погуляете по нему, почему бы нам не поехать в Цфат? Будет Шаббат, и мы сможем посетить синагогу водзинского раввина.
– Хорошая идея, – согласился Элиав. – Мистер Зодман, вот там вы увидите тот Израиль, который ищете.
Но Зодман ничего не ответил на это предложение, и вечером все пошли спать в расстроенных чувствах. Зодман чувствовал, что впустую потратил деньги на еврейское государство, которое игнорирует синагоги и ритуалы. Куллинейн подозревал, что может потерять основного спонсора. Элиав считал, что, как представитель израильского правительства, он должен ублажить Зодмана. Веред же вспоминала американца как занудного дурака, взгляды которого унижают ее страну. Хоть бы он поскорее уехал и можно было вернуться к работе. Только Табари остался доволен первым днем. В полночь он нырнул в палатку Куллинейна, разбудил его и Элиава и предложил им бутылку холодного пива.
– У нас и в самом деле неприятности, – весело сказал он. – Но выход есть. Мой дядя Махмуд разбирался в раскопках лучше всех в Палестине, и у него было одно основное правило. Человек, который дает деньги, должен получать удовольствие. Махмуд всегда хранил в песке какую-нибудь крупную находку, и когда появлялся важный гость… – Табари наклонился к слушателям. – Завтра вечером мы сделаем Пола Дж. Зодмана одним из самых счастливых миллионеров на свете, потому что вы увидите, что раскопали мои ребята! Пока мы это прячем, и два человека стоят на страже. И не спорьте! Не спорьте! – Встав, он направился к выходу. – Завтра утром, перед отъездом в лес, Раанан из Будапешта подбежит к моей машине с криком: «Эфенди! Эфенди!»
– Эфенди? – пробурчал Элиав. – Он и слова-то такого не знает.
– А в лесу Пола Дж. Зодмана я удивлю всех вас, но вот когда мы вернемся от водзинского раввина, вас будет ждать самый большой сюрприз. И вот что, Джон: если тебе нужны еще деньги от Зодмана, проси их завтра вечером. Ты их получишь.
Как Табари и предсказывал, ранним утром, когда машины только собирались тронуться в путь, к ним подлетел босоногий Раанан с криками: «Эфенди! Эфенди! Там, в траншее А!..» –
У Куллинейна перехватило дыхание. Это оказался фрагмент греческой статуи – мраморная рука, столь изящная, что от восхищения замирало сердце. Она держала стригиль [5] , верхняя часть которого была отломана, но эти два предмета – не более пятнадцатой части от всей статуи – давали представление, какой она должна быть. А сама статуя, если ее удастся найти, напомнит о той долгой борьбе, которую вели упрямые евреи, защищая свой строгий монотеизм от обольстительного многобожия Греции. Статуя греческого атлета, без сомнения, когда-то украшала гимнасий в Макоре – языческий центр, из которого греческие чиновники пытались навязать свою волю покоренным евреям, и Куллинейн живо представил себе, как у этой статуи великомудрые философы из Афин спорили с упертыми евреями; он слышал убедительные и соблазнительные доводы в пользу тех, кто преклонится перед Зевсом и Афродитой и откажется от стойкого еврейского монотеизма; он едва ли не воочию видел ту борьбу, которую эллинизм, одна из самых ярких цивилизаций в истории, вел, чтобы уничтожить иудаизм с его строгими неколебимыми догмами. И как странно было обнаружить, что символом этого противостояния, которое дошло даже до Макора и наконец умерло, осталась лишь рука атлета, сжимающая сломанный стригиль.
5
Стригиль – серповидный скребок, который до изобретения мыла использовался в Древней Греции и Риме для очищения поверхности кожи от пота и грязи; изготавливался из бронзы или другого металла.
– Поезжайте в Цфат! – крикнул из траншеи Куллинейн. – Я здесь поработаю.
– Джон! – откликнулся Табари. – Ты нам нужен!
И Куллинейну пришлось вернуться в сегодняшний день. Он нужен, а фрагменты статуи, если они и лежат в земле Макора, могут и подождать.
На одном из холмов между Акко и Цфатом благодарные евреи в 1949 году высадили лес в память Уингейта, выдающегося англичанина, который когда-то служил в Палестине и погиб в Бирме. Деревья принялись и пошли в рост, теперь у них были крепкие стволы и широкие кроны. Когда машины остановились, на месте надписи, сообщавшей, что это лес Орди Уингейта, стояла новая, хотя и старательно потертая. Четверо археологов, стесняясь самих себя, спустились к роще и, пряча улыбки, смотрели, как Зодман направился обозревать свой лес. Несколько минут он стоял на дороге, рассматривая его, затем молча стал прогуливаться между деревьями, касаясь их стройных стволов и растирая в пальцах мягкие сосновые иглы. К пальцам прилипла смола, и Зодман попробовал ее на вкус. Поковыряв землю, он убедился, что в ней уже начал формироваться гумусовый слой – основа для дерна, который не позволит смыть почву во время сильных дождей, иногда случающихся в этих местах. Зодман оглянулся на людей, работающих на раскопках в Макоре, но от избытка чувств в горле у него стоял комок, а потому американец продолжил созерцать деревья.
Табари подготовил группу ребят, и теперь их детские голоса отдавались звонким эхом между деревьями. Дети, для которых прогулка по лесу была редким развлечением, пробежали мимо Зодмана, и тот перехватил маленькую, коренастую краснощекую девочку. Она не знала английского, а он иврита, так что они просто уставились друг на друга. Девочка попыталась высвободиться, но Табари из-за спины Зодмана знаком напомнил о том, чему научил ее, и девочка поцеловала американца. Зодман притянул малышку к себе и наклонил голову. Потом он отпустил ее, и девочка вместе со всеми побежала к машине, которая должна была отвезти детишек в их деревню. После длинной эмоциональной паузы Зодман с трудом сказал: