Исток бесчеловечности. Часть 1. Этот ненавистный
Шрифт:
«Мешок» резко шевельнулся под ногой ключника, так что тот чуть ложку не упустил. Рен аккуратно убрал ногу и ждал удобного момента, чтобы заглянуть под стол.
– Да, да, Фенна, мы, персонал, в неописуемом восторге от твоего дара ясно видеть остатки вчерашнего обеда в кишках! – проворчала невидимая Ребекка, грохнув перед пророчицей пузатой бутылкой вина и блюдом с сыром. Дама и бровью не повела. – А вот гостям не слишком по душе такая проницательность. Ты, считай, заведение на целую дневную выручку наказала: сегодня сюда никто носу не сунет. И завтра, если я что-нибудь понимаю в ленаигелских
Триста лет! Штиллер решил, что ослышался.
– Сочтёмся, – качнув змеиными головами в платиновой копне волос, отвечала Фенна. – А ты, вижу, в добром здравии. Извини, нет, не вижу. Но легко прозреваю: о, эти морщины, бородавки на носу, усы, пигментные пятна… Фу, Ребекка, тебе сказочно повезло с невидимостью!
– Спорим, не угадаешь, с какой стороны я тебе по уху? – деловито предложила трактирщица, а «мешок» под столом у Штиллера тихонечко хихикнул. Ключник отсел в сторону, стараясь не привлекать внимания. У того, внизу, были свои, несомненно, благородные мотивы оставаться незамеченным.
Ларс тем временем приподнялся, медленно выпрямился, опершись руками на столешницу. Этого оказалось достаточно, чтобы положить конец сваре. Шарканье туфель Ребекки удалилось за стойку. Послышался стук кастрюль и хруст яблок, нарезаемых для сидра. Фенна тоже замолчала, достала из кошеля некий свёрток, развернула и углубилась в свои таинственные пророческие дела, не забывая крошить сыр и рассеянно отправлять в подведённый кармином рот изящные кусочки. Ларс некоторое время, нависнув над столом, наблюдал за течением перемирия. Не дождавшись драки, он пожал широкими, как у тролля, плечами и отошёл к жаровне, чтобы перевернуть мясо. Рен как раз расправился с ухой, поискал краюху, чтобы и её прикончить, но заметил, что его избавили от этой обязанности. Из-под стола высунулась грязная детская ручка с обгрызенными ногтями, пошуршала около тарелки и пропала. Вот так ясновидение! Штиллер быстро глянул под стол.
Там обнаружилась человеческая девочка лет восьми: тощая, с неопрятной кудлатой косицей, босая и в страннейшем наряде.
2.
В Лена Игел нищих нет, знают все в Приводье. Относительно малоимущие люди встречались Штиллеру в деревнях Еремайе, в рыбацких сёлах, в Нижнем Михине, даже в Амао – городе богатом, драконьей вотчине. Но в столице он поверил бы скорее в лещей, торгующих сушёными гномами. Увязшим в долгах неожиданно доставалось небольшое наследство, сироты находили клады на чердаках, на разорившихся ремесленников сваливались дорогие заказы. Самый ленивый, переходя вброд Подмостье, вынимал из сапога костяную плотву, за которую на базаре давали не менее сотни монет. Домоседы давились золотом, невесть как оказавшимся на дне пивной кружки.
А между тем именно нищей, чудовищно обносившейся девчонка и выглядела. Её вязаное пальтишко сплошь покрывали узелки, стягивающие разорванные нитки. Словно некто отчаялся залатать худую ткань и старался по возможности скрутить торчащую гнилую бахрому, чтоб прикрыть дыры. Мрачное это было зрелище: и жалкое одеяние ребёнка, и весь его потерянный, горестный вид. Казалось,
– Эй, – выговорил с трудом Рен, единственный сын своих родителей, не представляющий, как говорят с малышами, – ты прячешься? Или потерялась?
Девчонка помотала косицей туда-сюда и стала копаться в узелках, медленно сплетая их в некую сложную конструкцию.
– А что домой не идёшь? Отец с матерью, наверное, ищут, волнуются?
Опять головёнкой покачала. Нет, значит, не ищут.
– Хм… Что это они так? – совсем расстроился Рен. – Есть хочешь? – он подвинул к себе плошку с остатками похлёбки, запустил в неё ложку и обернулся к хозяину «Рыбы». – Эм-м… Ларс! Мне бы ещё бы одну краюху, на донышке поскрести.
Трактирщик подошёл поближе, вздыхая в ожидании неприятностей, и тоже заглянул под стол.
– А! – удивился он, явно обнаружив совсем не то, что опасался увидеть. – Ненка! Брысь отсюда! Сеструха заругается, что ты сюда одна ходишь. Знаешь, какой народ у меня бывает? А что я матери твоей обещал, помнишь? Давай, хоп-хоп домой, пока я добрый, а то за шкварник вынесу.
Ненка уставилась вверх из-под стола, округлила рот и принялась тоненько всхлипывать, что обещало вскоре перерасти в драматический рёв. Ключник решил, что с него хватит.
– Так, – он ловко, как настоящие мастера достают застрявший в замке обломок ключа, выудил девчонку из укрытия. – Слушай, что будет. Я тебя провожу домой и с сестрой побеседую, чтоб не ругалась. Хлеба тоже прихватим, раз дядя Ларс добрый. – Рен, сам себе удивляясь, свирепо уставился на трактирщика. Тот кивнул, глядя на гостя с недоверием и тревогой.
– Нет! – вдруг заговорила Ненка высоким уверенным голоском. – Не пойду домой! Мерре пропала, как мама с папой. Страшно дома теперь. Там Родигер вонючий сидит! С зубами. А мне узелки уже некуда завязывать! – и малышка, оттолкнув руку Штиллера, опять хмуро полезла под стол.
– Ах, это Родигер. Прекрасно, – едко и обречённо высказался Ларс. – Малышни не пожалел, – и трактирщик отошёл, будто сидящая под столом девчонка его больше не интересовала.
– Ну и что, что Родигер? – сердито поинтересовался Штиллер, ни шушуна не понимавший в местной политике. Ясно, что названный тип – не торговец цветами и пряниками. Но по-настоящему серьёзные разбойники, кажется, не имеют дела с бедными маленькими девочками. Что возьмёшь с сиротки?
– Идём, по дороге расскажешь, заодно и покажешь, где живёшь. Не сидеть же тебе в кабаке под столом. Есть у человека дом, значит, там ему и жить! Ты вот – человек или гоблин какой?
Ненка обиженно фыркнула, а в пустоте над ней громко рассмеялась Ребекка. И невидимая трактирщица сунула девочке в руку небольшую единорожью колбаску. Гоблинами в Лена Игел (да и везде) называли оживающие предметы. Случай редкий, но не совсем уж невероятный. По мнению знатоков, происходило это из-за оговорок в заклинаниях, а порой и само по себе, просто так, ни от чего. Если поношенные сапоги стали жаловаться на судьбу, они – гоблины. Назвать этим словом человека – предположить, что он глупая говорящая табуретка.