Исток
Шрифт:
— Ее поглотило блаженство видений. «Да, — кричала она, — смотрите. Смотрите, как я разрушаю это прекрасное тело. Для него, для родного отца, я была только плотью, которую передают из рук в руки. Смотрите, как эта великолепная плоть падает гнилыми кусками на мертвую землю. Этот отравленный край станет моим единственным возлюбленным…»
— Рабы ощутили прилив новой силы и разорвали свои ненавистные цепи. Крики восторга взметнулись до самого неба. Казалось, что это кричала сама земля. Дочь Вождя рассмеялась. Она вся сияла, и как будто пульсировала, и двигалась в ритме незримой музыки, захваченная в странном медленном танце. Ее губы сочились великой поэзией. А потом ее плоть распалась на части, и она истекла
— Рабы плясали и пели на берегу Реки Смерти. Сен, Сен, Сен, — призывали они. Сен, Богиня Свободы. Она все никак не кончалась, эта оргия звука и жаркого пота. Берег реки пропитался трансцендентальной силой; никогда прежде смертные существа не видели такого великого чуда.
Талис замолчала.
Сновидец тоже молчал; не хотел нарушать тишину. У него кружилась голова, как это бывает, когда мозг пытается переварить новые впечатления, поступающие в избытке. Слова Талис открыли ему целый пласт абсолютно новых ощущений. Он снова подумал, что, может быть, он уже умер и то, что сейчас происходит, — это только одна из бессчетного множества граней вечности. Боль стучала в висках, боль чего-то живого. Он дышал… и дышал… и не мог надышаться…
— Ты живой, — тихо проговорила Талис, глядя в сторону.
Помедлив, он все-таки задал вопрос:
— А ты? Ты живая?
Она повернулась к нему.
— Теперь я вижу, что мое существование, оно… что-то в нем…
— Что, Талис? Что ты видишь? Попробуй понять…
Она улыбнулась, но это было только подобие улыбки.
— Иногда, когда мне хочется как-то себя утешить, я говорю себе: может быть, я давно умерла, но по каким-то неведомым мне причинам избежала посмертного небытия. Мысли всякого разумного смертного существа так или иначе зациклены на концепции небытия и забвения, правда? И все-таки вот парадокс: если я существую только в этой истории, вне времени, почему я тогда продолжаю задумываться о смерти?
В ее голосе слышался страх — не то чтобы явный, но все же…
Она резко вскинула голову и посмотрела Сновидцу в глаза:
— Я помню… смутно, но помню… как я задумывалась о смерти и обо всех, кто навечно застыл в ее необъятном безмолвии. Я помню… — Она вновь умолкла.
Он кивнул.
— Но что такое бессмертие? Что это значит: избежать смерти? Мир, утративший силу воображения, обратился к Сказителям. Люди хотят, чтобы им дали надежду. И мы, Сновидцы, творим миры, где духовные сущности, заключенные в нашей реальности в смертных телах, живут вечно. Мы говорим людям, что наши земные тела — это всего лишь этап на великом пути… этап, который мы просто проходим и идем дальше. Людям страшно, им нужно, чтобы их успокоили. И мы разгоняем их страхи. В наших глазах люди видят отражение самого провидения; наши слова проникают, как морфий, в их растерянное сознание и облегчают им боль. Но кто утолит нашистрахи? Мы рождаемся со способностью к восприятию, понятному очень немногим…
— Страх таится во тьме, — прошептала Талис. — Твое путешествие во тьму было суровым и долгим. Ты нашел свою цель. Эта цель — знание. И твое устремление к избранной цели само по себе есть предвестие, что она будет достигнута.
— А ты? — спросил он. — Какова твоя цель?
Она долго думала над ответом.
— Я знаю только, что должна передать тебе эту историю. Иногда я прозреваю себя в ином месте, в ином пространстве…
Он был весь захвачен ее темпоральным образом; ее слова омывали его, наподобие чарующих звуковых волн.
— Твоя история — сложная, свободная и красивая, — сказал он. — Нам нужно раскрыть ее до конца и уловить эти проблески света. — По ее взгляду он понял, что она принимает его слова, и добавил: — Итак… мы с тобой остановились на том, что рабы прославляли рождение Богини.
— Да, — сказала она. — У мифа есть продолжение. Люди из двух племен вышли на поиски пропавшей Принцессы, раскрасив лица алым и желтым. Лучшие воины шли впереди, их суровые черные лица были как затвердевший бархат, их мечи сверкали, словно в клинках жило пламя. Вождь, отец девушки, шел в окружении своих воителей, укрытый живым щитом тел. Темная ярость, захватившая его разум, превратила весь мир в сплошной сгусток злобы. Дочь посмела ослушаться отца?! Быть может, сбежала с тайным любовником? Или, может, ее похитило враждебное племя? Страх унижения лишь подливал масла в огонь его ярости. Его воинство шло вперед, сметая все на своем пути. Повинуясь какому-то внутреннему чутью, он привел своих людей к Реке Смерти. Сейчас все подчинялось его единственному желанию: найти дочь.
— Последние отблески света, меркнущего перед ликом грядущей ночи, сверкали на каждом клинке, в каждой бисеринке пота, на каждом иссохшем листе и стебле, на глянцевых внутренностях растоптанных насекомых. Самый воздух как будто наполнился переливчатыми огнями. И сквозь это призрачное сияние пришли огромные тучи — черные поднебесные цитадели, отягощенные громом и населенные духами электричества; они пришли забрать день, прежде чем он сдастся ночи. Ближе к реке дорог уже не было, люди шли, увязая в топкой грязи и прикрывая руками лица, чтобы хоть как-то спастись от зловония; и каждый следующий шаг давался трудней предыдущего. А потом воины племени увидели цепи, сброшенные рабами, и следы исступленной толпы, отпечатанные в грязи. Они увидели тощих зверей, лижущих комья спекшейся крови: из их пастей стекала слюна, глаза горели, как самоцветы. Плеск густой, вязкой воды был как печаль, напоенная ядом.
— Незримое послесвечение исступленного порыва к свободе было почти осязаемым, как мурашки по коже, и в нем явственно ощущалось предвестие гибели. Руки воинов дрожали, зубы стучали в ознобе дурного предчувствия; что-то играло с их безыскусно-наивными душами. Непроницаемый строй распался, в сбившихся рядах воцарилась тревога. «Вперед! — кричал Вождь. — Вперед, проклятье на ваши головы! Мы же мужчины, а не трусливые мальчишки!» А потом это предчувствие погибели обрело зримый облик, предстало людям во всем своем необузданном великолепии, и лицо Вождя словно застыло от ужаса…
— Лучезарное подобие Сен воспарило над мертвой топыо на том берегу: обнаженная дева, облаченная в призрачную плоть, сотканную из серебристого лунного света, который казался зловещим и жутким в поблекшем свечении солнца. От ее женского естества расходились тысячи тонких, молочного цвета нитей: они растекались в пространстве, словно подхваченные невидимыми течениями, и сплетались в гигантскую зыбкую сеть наподобие паутины, которая постепенно затягивала все небо. На конце каждой нити сверкала капля застывшего света. Они росли, эти капли, и обретали тела и лица по единому образу и подобию — точные копии самой Богини.
— Небывалый доселе ужас объял души смертных, и все же люди не бросились в бегство, завороженные этим невиданным действом. Воины остановились всего лишь в десятке шагов от реки, а потом расступились, давая дорогу Вождю. Он подошел к самой воде: теперь — уже не грозный владыка, а просто маленький человечек, сгорбленный страхом, — и сказал с неизбывной, мучительной горечью: «Я скорблю о смерти и жизни, слившихся воедино. — Его голос дрожал и срывался. — Ибо нет в мире вещи страшнее, чем зло, заключенное в прекрасном сосуде».