Исток
Шрифт:
Но в тусклом сумраке этого нового Средневековья, этого нового «темного века» иногда все же рождались люди, наделенные даром сновидения. Их было мало — считанные единицы, — носителей так называемого морфогена: гена, отвечающего за способность видеть яркие, полноценные сны.
Наличие этого гена не зависело от расовой и половой принадлежности. Мужчин и женщин среди Сновидцев-Сказителей было примерно поровну, и их удивительные истории, отголоски сияющих сновидений, стали для всех остальных единственным способом соприкоснуться с таинством воображения
Они брали слова напрямую из царства снов. Они строили фразы по магическим формулам сверхчувствительного языка Сон-Шаманов. Их берегли и ценили. Они были как аватары, посланные в мир, чтобы вновь пробудить в людях воображение.
Сновидец, Сплетающий Сны, тоже владел этим священным языком — он умел создавать истории — разукрашивал яркими красками обесцвеченное сознание тех, кто не мог видеть сны — извлекал из отчаяния надежду. Люди впивали в себя его голос, как новорожденные телята пьют материнское молоко. Он заряжал их кровь новой энергией.
Его губы сочились чарующими рассказами, выбранными из цветущей тайны. Его слова превращались в миф, сотканный из воспоминаний, которых никто никогда не знал, и плоти, которой никто не касался. Каждая история была как фрагмент нового цветового спектра.
Он легко и естественно переходил от плодородной богини, производящей на свет целый мир, к погибельным токам свирепого ветра. От темных мыслей ревнивца-любовника к трепетному мерцанию стрекозьего крылышка.
Его слова открывали в печали пронзительное сладострастие и сокрытую в правде ложь.
Образ Сновидца был таким же живым и ярким, как и его рассказы. Черные волосы до пояса, смуглая кожа с бронзовым отливом, выразительные темно-карие глаза, тонкие черты лица — обманчиво хрупкие, они как будто еще пребывали в процессе формирования.
Его лицо было как маска, сделанная из тщательно продуманных противоречий. Темная почтиборода наводила на мысли о беспутной юности, пока еще не возмужавшей. Ему было не больше тридцати, но на его не по годам суровом лице лежал отпечаток страстей и мыслей человека, познавшего многие горести.
В целом он производил впечатление человека, который нарочно подчеркивает свое несовершенство, маскируя неодолимую чувственность, способную превратить зверя в бога.
И что еще добавляло таинственности: его стройное гибкое тело было подобно ремню кнута, больше похожее на нешлифованный горный хрусталь, нежели на мускулы и сухожилия под кожей, — и было никак не возможно понять, чем достигается этот эффект: многолетней практикой в некоем запредельном боевом искусстве или средствами генетики.
Отступник, отвергнувший статус Сказителя, он все же ушел —.и превратился в почти незримого странника. Неприрученный, дикий мир очень быстро запачкал его отлакированную ауру. На пропитанных пылью равнинах его изысканные одежды превратились в лохмотья.
На пропитанных алчностью улицах городов они кое-что значили, да. Но на голых,
Люди все понимали. Они понимали, что ему нужноуйти, но, пока он еще не ушел, они делали вид, что он никогда не уйдет и все будет, как было всегда. И теперь он стоял на обжигающей тверди, и истеричные слезы верных сторонников, ласковая улыбка матери и навязчивые голоса женщин, скорбящих о его уходе, постепенно бледнели, сливаясь с тенями.
Что привело его к этой границе, где просвет между жизнью и смертью был не более чем призрачное мерцание? Какие осколки былых видений засели в его сознании как фрагменты бредового сна, от которого он так и не смог пробудиться?
Сновидец делился своими видениями со всеми: от преступников до королей. Он был самым скандальным из всех Сказителей, поскольку далеко не всегда соблюдал ограничительный протокол, обязательный для человека его положения. И все же в потоке его своенравной и неукротимой души теперь притаилась некая соблазнительная чужеродная сущность, не подвластная пониманию.
Теперь в его снах постоянно присутствовал женский образ — неуловимый, изменчивый, благоуханный, — причем он доподлинно знал, что она, эта женщина, не относилась к числу персонажей из его собственных запасников. Как гениально задуманный вирус, она заразила его сновидения, уничтожила его Сон-Шамана и показала ему новый способ творить повествование. Когда она была рядом, его слова извергались, как лава из жерла вулкана — обжигающе яркие, сладострастные и преступно изменчивые. Ее бесплотные пальцы ласкали его молекулы — волны призрачной сущности в поисках чувственных ощущений.
Когда он сидел, погруженный в глубокий транс, ее странные песни облекались в слова и изливались наружу сквозь его губы, как необъятная, хищная проповедь. Его собственные истории вплетались в ее эфемерную плоть, звали его за собой, вели сквозь множественные миры, как по лучу экстрасенсорного радара, и всегда приводили сюда, на Пустоши, искушая вступить в Священный Круг.
Сновидец, Сплетающий Сны, встал на самой границе Круга. Его лицо было напряжено до предела, и ветер ударил в него, как кулак. Какие-то мелкие мушки носились над самой землей, скорпионы в сухом кустарнике убивали добычу. Его единственные свидетели: насекомые и ветер.
Спиральные завитки пыли неслись прочь от Круга, словно сама пыль страшилась его притяжения. Беги, кричали они. Уходи, пока не поздно. Ветер разбушевался уже не на шутку: он ломал хрупкие ветви сухих деревьев и разбрасывал их по земле, как расшалившийся полтергейст. Время пришло, подумал Сновидец и закрыл глаза, слезящиеся от ветра, призывая навязчивый аромат ее песни. Он сдвинулся с места, следуя за видениями, которые она насильно вливала в его сознание, и вступил в Круг.