Истоки (Книга 1)
Шрифт:
– Знаю. А что, синяков много?
– Тяжело ему, сынок, тяжело. Ты бы поговорил с ним, посочувствовал, может быть, пожалел.
Юрий ответил очень мягко, с улыбкой:
– Жена пожалеет.
– Закурил и добавил: - А успокоят подхалимы. Этого скота хоть отбавляй.
Денис удивленно взглянул выше рыжеватых густых бровей сына.
– Отец, не умею притворяться. Не удивил меня дядя Савва. Душевный механизм его ясен для меня, - говорил Юрий с категоричностью молодого человека, уверенного, что знает людей.
– Конечно, конечно, надо быть самим собой. Я ведь к тому... Понимаешь,
– Каждый ждет того, что заслужил. Я, например, не жду ни ордена, ни выговора. Не за что пока.
– Не хорохорься. Не всегда награждают и бьют по заслугам. Ни за что ни про что бьют иной раз насмерть. Тяжело Савве. В общем, он к тебе придет в партком.
– Хоть он и богатырь, яркая личность, но без парткома ему не обойтись, несмотря на его наркомовский характер, - говорил Юрий жестко, хотя и был огорчен тем, что "скис" не кто-нибудь, а Крупнов Савва.
– Он один прикатил или с семьей? Впрочем, уверен, что без семьи. Надеется, передумают в Москве и тотчас же снова кликнут к наркомовскому рулю. Хватит о гигантах. Знаешь, батя, плохо у нас в семье. Светлану жалко, все натянулось в ней до предела... Боюсь за Женю: тоскует по отцу. Ах, Женя, Женя, душа голуба!
VIII
Юрий прошел в партком. В приемной комнатке технический секретарь Марфа Холодова, пожимая широкими, пышными плечами, певуче говорила Рэму Солнцеву:
– Ни одно государство не удержится на холостяках.
– И розовые пальцы ее порхали над клавишами пишущей машинки.
Рэм с улыбкой смотрел сквозь дым своей папиросы на грудь Марфы. Увидев Юрия, он вскочил со стула, прошел вместе с Юрием в кабинет. Отбрасывая назад красноватые волосы, загадочно улыбаясь умными нагловатыми глазами, сказал:
– Вам поклон. Угадайте, от кого?
Юрий редко краснел, зато если краснел, то до ушей, до корней волос, и тогда странным, чужим казалось выражение смущения на его чеканном, спокойном лице.
– Скажите, от мужчины или от женщины, и тогда я попытаюсь угадать. Под наигранной небрежностью Юрий скрывал свое острое волнение.
– Среди мужиков у вас нет друзей: красивых и удачливых не любят. Им завидуют. Я первый завистник. Девушка кланяется, - сказал Рэм и помахал голубым конвертом.
– Скоро приедет. В заводском поселке не найдется комнатушки? Помогите сестренке.
– Если она захочет. А то ведь откажется, да еще и обидится. Я немного знаю ее.
– Еще бы! Да, она такая...
– Рэм вздохнул, вспомнив, что за характер у сестры.
– Юлия Тихоновна не вышла замуж?
– Что за вопрос, Юрий Денисович?
– обидчиво удивился Рэм, и в этом удивлении чувствовался упрек Юрию, который лучше кого бы то ни было должен был знать, что Юлия не выйдет замуж, пока он не захочет этого.
– По-моему, она останется одинокой.
– Многие девицы бунтуют против замужества до поры до времени, но верной своему девическому непорочному знамени остается только одна Холодова Марфа.
– И она, кажется, гнездо вить собирается...
– На земле или на дереве?
– Как бы не в светелке, где живет ваш Саша.
Юрий
– Почему бы сестре не остановиться у отца родного?
– спросил он.
– До бога далеко, до отца высоко. Я не переступлю порога отцовского дома, пока мадам Персиянцева под одной крышей с моим Тихоном Тарасовичем. Если Юлька поселится, я ей не брат.
– Рэм сжал зубы, желваки забегали под темной кожей на челюстях.
– Рэм Тихонович... мне, право, неловко... Я не имею права... смущенно заговорил Юрий.
– А если я верю вам?
– продолжал Рэм с настойчивостью человека, решившегося высказаться до конца.
– Я откровенный! Мадам пустит в ход все свое змеиное очарование, чтобы отвратить Юльку от вас. Спит и во сне видит, как бы породниться с одним человеком - с товарищем Ивановым. Разумеется, через Юлию. Есть такое редчайшее дарование - Иванов: поэт, политический деятель. Я все знаю! Есть у меня в отцовском раю-особнячке агентура. Теща папаши. Жалостливая старушка. Любит нас с Юлькой, хотя мы так и не согласились надеть на шеи крестики... Помогите, Юрий Денисович, сестренке, не обижайте ее. Иначе осерчаю.
– Рэм уж открыл дверь и сказал с порога с бесшабашным озорством.
– Бабусе той, как она преставится, отопью памятник из нержавеющей стали!
– У насмешников зубы болят.
Разговор с Рэмом Солнцевым оставил в сердце Юрия мутный, неприятный осадок. Было в этом что-то лишнее, злое.
Но, отпустив домой Марфу Холодову, Юрий почувствовал приятную облегченность: впервые за день остался один. Снял пиджак, развязал галстук, сел в кресло, расслабив мускулы, свободно вытянув ноги и раскинув руки. Любил эти редкие минуты, когда выключался из потока жизни. Они напоминали любимое развлечение на Волге. Ляжет, бывало, на спину, и река несет его, а он бездумно смотрит в синеву небес, на одинокое, снежной белизны облако.
Но ему только так казалось сейчас, что он ни о чем не думает. Где-то в глубине сознания под привычный с детства басовитый гул заводов шла напряженная работа. Вставал в памяти нежный профиль Юли Солнцевой, и Юрий спрашивал себя: что за странные отношения у него с этой женщиной? Юля писала, что они слишком схожие натуры и поэтому между ними не может быть контакта, необходимого для семейной жизни.
"Отказать ей в искренности не могу, в правильности слов ее сомневаюсь... А эта Рита... бедная девочка, она называет меня жестоким, очевидно, за то, что мне противно ее крикливое желание выйти за меня замуж. А, все пустяки пока! Впереди у меня жизнь, я молод, здоров, свободен. Пусть будет все: любовь - так безоглядная, сильнее разума. Горе - поборемся и с горем! Пусть жизнь будет круто замешана!"
Звонок телефона, как внезапный грубый окрик, встряхнул Юрия. Бодрым, шутливым тоном Савва спрашивал, играя генеральским баском, можно ли ему зайти в партийный штаб.
В шутке этой Юрий почувствовал затаенное желание Саввы не уронить себя, его снисходительную усмешку над ним, молодым работником.
– Заходите, Савва Степанович, через десять минут. Давно не видались.
Зашнуровал ботинки, повязал галстук, зачесал назад растопыренными пальцами мягкие вьющиеся волосы и встал у окна.